Помоги мне умереть - Наталия Лирон

«Ладно, образуется как-нибудь».

Выдохнула. Постучалась в детскую и, услышав сонное «ага», открыла дверь.

– Мальчишки, на девятое ничего не планируйте, традиционно поедем на Пискарёвку, – она посмотрела на Егора, – ты тоже, а то и так сидишь целыми днями дома. Возьмём такси и ненадолго – почтим память, возложим цветы. Вечерком отметим праздник, почитаем прадедовы военные письма. И давайте вставайте – завтракать.

Вечер топорщился зелёными перьями молодой листвы, собирался в легчайшую туманную взвесь из шуршания шин, далёкого лая собаки, говора и смеха случайных прохожих. Запаха корицы и сдобы из ближайшей пекарни, крепкого вишнёвого табака и холодной близкой воды.

Было неожиданно тепло, почти по-летнему. И светло.

Они обхаживали треугольник Новой Голландии по второму кругу. Он был в синих джинсах, мокасинах, в полосатой сине-бежевой рубашке без галстука и английском пиджаке с вельветовыми налокотниками. Просто и стильно. Гладко выбрит, с зачехлённым зонтом в руках. И она тоже в синих джинсах, в весенних тканевых ботиках на танкетке, с бежевой сумкой на плечо и в тёмно-бирюзовом плаще.

«Забавно, мы одеты в тон».

Она не собиралась никуда идти, она и не думала, но всё-таки пошла, когда он предложил.

Решение далось ей трудно. Она знала, как «хочет» и как «правильно», и выбрала «правильно». И тяжесть навалилась муторным горбом на плечи.

– Можем прогуляться до Манежа или посидеть где-нибудь? – Семён приостановился.

– На ходу как-то проще, – она сдвинула лопатки, – понимаете…

– На «ты» не приживается, да? – Он чуть наклонил голову.

– …на «вы» больше дистанция. Безопаснее.

Он удивился:

– Ты… вы меня боитесь? Разве я дал повод?

– Нет-нет, – Марина остановилась, подходя к каналу и берясь руками за чугунную массивную ограду, – это чтобы… в общем, Семён, я всё понимаю, вы… ты мне нравишься… очень, – она старалась на него не смотреть, чувствуя, как багровеют щёки и мелкая дрожь волной проходится от живота к груди, – но я не могу. Правда не могу. Я замужем. У нас сейчас непростой период, но, – она смешалась, потёрла пальцами виски, – господи… это кажется таким заезженным и банальным.

И обернулась к нему – он чуть улыбался, чем очень её и удивил.

– Не нужно объяснять, я всё понял, но позволь сказать – Марина, ты красивая эффектная женщина, и, знаешь, это ничто по сравнению с красотой, которую я вижу внутри! Твои таблицы… в них не невозможно не влюбиться. Это отражает всё – масштаб личности, объём сознания, умение чувствовать и язык, и другую культуру, и выпутывать из финансовых бредней стройные ряды логических обоснований на каком-то запредельно глубоком уровне! Это не просто восхищает, это влюбляет. Ты обыкновенный гений, дорогая. И к тому же очень красивый гений!

У неё перехватывало дыхание, горячий воздух застревал в горле слезами. Он говорил с таким неподдельным восхищением, с такой трогательностью, что она чуть отпрянула, делая шаг назад, отступая, пытаясь защититься от такой безжалостной любви.

«Боже…»

На неё так никто никогда не смотрел, не хвалил ее, не восхищался ею. Не говорил таких вещей про неё саму, про её ум и чувства. Никто не видел её так по-настоящему полно. Даже муж, с которым она прожила почти семнадцать лет. И это обескураживало.

– Семён, пожалуйста…

– Прости, – он развёл руками, – я увлёкся. Если… – он попытался изобразить вполне весёлую улыбку, увидев её испуг, – твоё решение окончательное и обжалованию не подлежит, то можем мы сегодня просто поужинать? Или даже выпить вина за наше не случившееся? Опционально – поболтать, погулять, а потом я отвезу тебя домой или вызову такси, а завтра мы перейдём на вы и снова станем просто коллегами – суровым коммерческим директором и талантливым аналитиком. Как тебе такой план?

– Хм… – Марина ожидала или объяснений, или долгого тяжкого разговора, но вышло как-то неожиданно легко.

Он сказал «выпьем за не случившееся», и ей стало невероятно грустно.

«А ведь, наверное, и правда, если бы… Так, успокойся, – она одёргивала себя, – может, с Димкой не всё ещё умерло. Мы ведь всё-таки столько лет вместе. У нас мальчишки, и он же у меня первый и единственный».

– Так что, – Семён трогал пальцами холодный чугун ограды, – можем догулять до симпатичного ресторанчика? Я знаю один неподалёку.

Ей хотелось домой, ей хотелось погулять с ним. Прийти в свою «нору», зарыться под одеяло и… пойти в ресторан, видеть, как он смеётся, шутит, как лучатся его глаза, когда он смотрит на неё.

– Марина, вам нет нужды делать то, чего вы не хотите. В том числе из вежливости или из жалости. И на ваше положение на работе это, разумеется, никак не повлияет. Я всё-таки взрослый человек, я могу вам вызвать…

Она посмотрела ему в глаза:

– Я очень хочу пойти с вами поужинать, Семён.

Время текло полными секундами. Они смеялись. Ресторан действительно оказался вкусным, немного вычурным, на её взгляд, но это компенсировалось потрясающей едой.

Время сжималось в крохотные мгновения, которые, как она отчётливо понимала, никогда не повторятся. Приглушённый рассеянный свет золотил его ресницы, и взгляд становился тёплым, бархатным.

Время летело звонким стаккато стрелок, ей казалось, что она слышит тиканье собственных часов на запястье, и сердце торопилось биться в унисон. Его руки чертили в воздухе фигуры, когда он рассказывал о том, как заблудился в необъятном аэропорту Токио.

Время растягивалось вдохами и выдохами, глотками «Зинфандель», который она пробовала впервые и который ей очень понравился. Он так заразительно хохотал над её шутками, что она заражалась его смехом, и у обоих на глазах выступали слёзы. Ей хотелось смотреть на него неотрывно, слушать его голос, низковатый с оттяжкой в лёгкую хрипотцу.

«Мы сейчас разъедемся, и всё закончится, – ей хотелось плакать, – нет, не закончится, просто не начнётся».

Она делала глубокий вдох: «Так надо. Успокойся. Всё пройдёт. Всё забудется и уляжется. Ты можешь закончить работу над проектом и вернуться на работу к Турчанскому».

– Это вино сладкое? – спрашивала она, делая вид, что закашлялась, чтобы втянуть слёзы обратно.

– «Зинфандель» создаёт такую иллюзию, – улыбнулся Семён, – ягоды этого сорта созревают не одновременно, и крайние на ветке успевают перезреть к моменту сбора – это и даёт сладость.

– А вы разбираетесь в винах! – Она уже не удивлялась. – Врач, финансист, японист и сомелье по совместительству. – Знаете, Семён, вы… напоминаете мне матрёшку.

– Кого? – хохотнул он, сделав глоток.

– Множество в одном…

Теперь чуть закашлялся он.

– Надеюсь, это хорошо.

Они снова были на вы, но это не тяготило.

Вечер неуклонно соскальзывал в черничную топь ночи, как она ни пыталась его