Разбирая огонь - Александр Уланов

— стих может позволить себе более быстрые броски. Плотность стиха иными способами (быстро носящийся стриж может очень плотно заполнить пространство). Проза Драгомощенко порой лениво-описательная-на-личном-опыте, у Бланшо иначе. Думаю, Бланшо и пива не пил, как Драгомощенко

— стих ближе к осуществлению «сразу и целиком», что также аналог потрясения от встречи. Проза стремится к схожему эффекту, там интересно взаимодействие длительности и вспышки имманентности-присутствия: «понемногу, но сразу» (Бланшо как раз о Прусте). Однако уклончиво: тонкость и плотность связей требует медленности и возвратной поступательности чтения. Как тогда осуществление «сразу и целиком», и как «медленное чтение» сосуществует с быстрыми бросками (быстрые — также и относительно самого стиха/ прозы)?

— может быть, текст не «сразу и целиком», а наличествует, осуществляется во времени его медленного чтения в разных направлениях?

— щетка считает орехи, меряя чашки волной ручки

— вода скрипит и посвистывает

— сон разом и развалом, тонкой сухостью талой

— у ветки и сон тонкий, но иногда иней, иногда лист. Завтра дела до двенадцати, но если придёшь строить сон, отменю

— ночь медленно переламывается

— завтра ходит по тонким льдинам тихими шагами

— дома между ветром и ветром

— кино льдины на блюде относ апельсинов

— «мир мерцает как мышь»

— как стриж

— память будущих трещин?

— завтра рано работать, но к вечеру пятницы в себе буду, ночной (во/е)ды

— проведённым сквозь ветки вечером поперекпозвоночной птичьей дремой

— сломался замок рюкзака. Сплю около твоих поднятых на цыпочки пяток, до потом

— замок будет в воскресенье, дождётся? потеплением округлением высыпанием

— люди швыряются повелительными наклонениями — мать в ребенка, начальник в подчинённого. Даже экскурсовод: «посмотрите!» вместо «здесь можно увидеть». Нужен мир без повеления, бережный. От «не могли бы вы закрыть окно» до «я очень тебя жду, но как ты хочешь». Но есть повелительное наклонение дальше всего этого. «Приди», «обними». Где человек понимает, что его силы исчерпаны

— не теряешься в лицах? Около твоего дома снаружи всё цело, письмо конфетный фантик. Жду с билетом

— прогоняю день в ночь потихоньку переселяюсь из дома вовне сухие листья сморщатся комом в горле

— резь глаза не быть спокойно дома ветер повсюду волны

— обед подложенным под голову краем неба, прохладой воды

— как стриж, небом и дождем питаешься. Ещё что-нибудь ешь

— маленькие стрижи — между лёгкостью мятного и тяжестью чайного листа; свист исчезает во вслушивании, чуть просыпаясь в сон разностью дня, к девяти

— пространствами наполняешь занимаемое тобой? ночного чаю Не убежала ли болезнь к тебе?

— не заболею — прививка от столбняков зверей весны и дохождения до ручки. Сплю по случаю выходного — снилось, что хочу спать

— смотри на месяц! Синий

— сейчас месяц прорезь, а полная луна заслоняет дом, а небо может быть синее потому, что несколько минут отражает море

До аэропорта пешком навстречу твоему прилету. Гостиница с неосторожным названием «Пасифая». Хвосты растут на деревьях, на каждый день тебе свежий хвост. Указатель на улице: «Мойрес. Кноссос». Прямо судьба, налево Минотавр.

Обкусанные бомбоубежища венецианских галер. Венецианские обелиски на углах домов адмиралов. Тяжелая белизна крепости у входа в бухту — не в ней ли камни Кносса? Слишком белы рядом с блеском моря. Тяжесть контрфорсов святого Франциска — опирающихся на заложенные арки неизвестных времён, цветы капителей оказались у самой земли. И всегда перед глазами остров бога, где никто не живёт.

Зелёные колонны святого Марка — говорят, минойские. Рядом с перевёрнутым сердцем окна. Фасад храма с колоннами и фронтоном подняли на второй этаж, там он стал балконом. Трапеза — не столовая, а банк. На ржавой лестнице веревка: «идиотикос хорос» — место для идиотов.

По ветвящимся кривыми и трилистниками стенам фонтана — быки, трубящие тритоны, всадники на козерогах. Кони отталкиваются копытами от волн, морские змеи переплетаются хвостами. Мраморные рыбы смотрят на кран воды для питья.

Сухость деревьев. Тянутся жёлтые трубки цветов, початки оранжево-зёленых ягод. Круг церкви, переходящей в кружево. Ломающая волны тяжесть паромов. Гибкость девушек, продолжающих дуги друг друга на белых столбиках у залатанного тяжёлыми плитами бастиона, по которому взбираются турки травы к своим надгробьям, спрятанным за забором. Вбирающая мягкость губок.

Свет белой известняковой пылью. Кто танцевала с бубном так долго, что ноги стали рыбьими хвостами. Теотокопулос, Корнарос и Казандзакис собираются присоединиться к толпе вкладчиков, штурмующих банк в кризис. Крен цементного корабля. Жёлтые маки берега. Облезая дверями, выходящими в воздух на втором этаже. Трапециями труб, усталостью перестраиваемых камней. Балки, торчащие насквозь из византийских куполов. Перья черепиц над старыми алтарями. Купол гробницы с синими ветвями у крепостных ворот.

Не коснуться моря в городе — из него, пусть водитель автобуса не может понять «куда-то туда дальше». К соли на камнях, голубоватым подушкам колючек. Где вода, смешиваясь с камнями, становится зелёной.

Пена волн, точащих почерневший известняк. В проточенном прячутся мягкие бордовые цветы актиний, а на белых объеденных камнях под водой, между скользящих радуг — толпы чёрных ежей, вкручивающих иголки в наступившую ступню.

Пёстрые змеи свернувшихся конусами ракушек. Пурпурный и рыжий в чёрном. Глина гротов с брызгами и перепонками сталактитов окаменевшего песка. Там спрячемся в ущелье и проведём ночь с песчаной птицей.

— немного полярности в уголке стула

— какого именно? почты нет?

— перпендикулярного самым восточным корешкам, нет

— можно ко мне спать. Там больше свиста и улицу не метут. Как у меня восток определяешь? чтобы быть перпендикулярным восточным, надо быть на восток от цветка, но у меня там стульев вроде нет

— перпендикулярен политому, определяю по отклонению шагов ожидания

— такие деревья кажутся вулканами, извергающимися деревьями

— выбрасывают себя как можно дальше, удлиняясь для раскачивания. Бёдра ветру и корнем за небо

— пустота и правда перебралась в начало. Расцветшая кость. Мама по-прежнему, операция двадцать первого?

— держусь за твою тень

— всё попадаются твои волосы на рюкзаке

— они для крепости и помогают нести (в русском близки с волами, во французском — с лошадьми)

— рельсы для прогулок камней

— протекая маленькими меж большими, превосходство дроби. Летом внутри стопы

— дни тянущимися людьми. Левинас об усталости и лени, без которых не было бы начала, безответном присутствии. Каштанов слабость

— лёд наклонён. Каштаны и ты слабы, просыпавшись. Но лето уже ждёт зеленее шпината

— спасаюсь от нервных и особо лучезарных сегодня, лёд проявляет нерешительность солнца, становится ветром

— дождь разный, окружает тепло, переносит в промежутках между, отдаёт головой и неосторожностью, когда

— другой другой, торопящийся холод, предположение, нужное одиночество

— если позже чуть только ветер напишу

— когда книги? Дожидаешься дождя?