Долгая зима - Владимир Иванович Петров

Часов, конечно, у меня нет, но я научился почти безошибочно определять время по солнышку, вернее по собственной тени. Вот и сейчас, глянув на тень свою, определяю, что за доярками должна явиться колхозная полуторка – самое время на дневную дойку ехать. И точно! Прикатила она, просигналила у дома Лизы-депутатки. Шофёр Никола из кабины вылез, проминается, колёса простукивает, на дядь-Андрееву избу глядит. Споро трудятся помочане, заканчивают. Батя крышу завершил, потоптался у печной трубы, слез, ножницами, которыми овечек стригут, стал, стоя на лестнице, ровнять снопики, срезая свисающие их косички.

Под новой, красноватой от глиняного раствора крышей изба похорошела и повеселела. Мамка уже умылась, помогает тёте Лене, хозяйке, стелить клеёнки прямо во дворе на мягкую гусиную травку, выносит еду. Санька распряг лошадку, увёл на конюшню. Помочане вёдрами достают воду из водовозной бочки, моются шумно и весело в ожидании застолья на траве.

Петух краснеет у брёвен. Беру с клеёнки творожный с зелёным луком пирожок, делюсь со своим новым другом.

Наш петух тоже красный, поменьше только и покладистей. Он всё у навозной кучи возится с курами своими или на огород их уводит помидоры поклевать. Частенько приходится мне гнать их оттуда. На чужие дворы наш не ходит задираться. Дядь-Андреев же петух, когда я совсем маленьким был, помнится, заглядывал к нам, пока не получил от Санька.

Несколько дней, как подружились мы с ним, но он и теперь не осмеливается к нам, боится снова от Санька схлопотать. Подходит ко мне, когда я возле двора на скамейке сижу, семечки лузгаю. Юран его побаивается: при первой же встрече, обидевшись на моего задиристого дружка, краснопёрый тюкнул его, босоногого. Сегодня прохладно и ветрено, осенью попахивает. Юран тепло оделся, в сандалиях, алюминиевую мягкую проволоку принёс, скручивает что-то.

– Хорош твой бандит! – говорит. – Но мой красивше будет.

– Как это?

– А вот так! – Он идёт в затишье между саманной избой дяди Андрея и нашей летней мазанкой, втыкает проволочную фигурку, схожую с петухом, в сброшенную с крыши старую не убранную ещё солому, обкладывает пучками и чиркает спичкой. Проволочно-соломенный петух медленно оживает, начинает трепыхаться огнистыми крылами.

– Каков! – радуется Юран.

– Пожара не наделаешь?

– Да нет. Затопчу сразу.

С нашего двора слышится хлопанье крыльев, клёкот… Оказывается, дядь-Андреев петух решился-таки к нам нырнуть, а наш, не гляди, что слабее с виду, навстречу ринулся, вцепился так в незваного гостя, что пух с того полетел: дома, выходит, и стены помогают. Разогнал я их, только-только распетушившихся, к Юрану возвратился. Вижу, огненный петух крышу уже достал, вовсю гуляет по ней, потрескивая свежей соломой и обдавая жаром. Юрана же нет.

– Сбежал! – чуть не задыхаюсь от обиды и злости. – Наделал пожар и сбежал.

Тушить поздно, ничего у меня не получается. Надо бы скорее батю или дядю Андрея позвать. Дома они – недавно я их видел, но что-то пугает меня, делает дураком, и непонятно почему бегу к бане, прячусь за поставленные на просушку у плетня снопы конопли. Словно сквозь сон вижу, как батя следом за дядей Андреем забирается на крышу. Они пытаются длинными жердями сбить пламя и залить водою из редких вёдер, подаваемых снизу прибежавшими людьми. Не помогает и запоздало принесённый брезент – красный петух не на шутку разъярился, прёт на людей, подгоняемый ветерком. И мечущиеся люди, и довольно скоро подкативший пожарный водовозчик ничего с ним поделать не могут, такую силу набрал!

Дурно становится мне. Холодеет внутри, темнеет в глазах… Когда в себя прихожу, всё уже кончено. Мужики скидывают дымящиеся остатки стропил, пожарный заливает водой из шланга потолок…

Из-за стожка сена выворачивается дядь-Андреев петух, угадывает моё местонахождение и радуется, кококает.

– Из-за тебя всё! – почти плачу я, хотя понимаю, что петух здесь ни при чём. – Эх, Юран, Юран… Что теперь будет?

Появляется Санька, направляется в мою сторону.

– Меня ищет, – догадываюсь я, шикаю на петуха. – Уходи!

Но уже поздно. Санька поворачивает ко мне. По петуху, наверное, догадался: знает, что сдружились мы с ним. Он вытаскивает меня из конопляных снопов, к дому тащит.

– Не поджигал я, – сопротивляюсь ему. – Юран Чёрный это сделал!

– Не знаю, ты ли, Юран ли! Только тётка Матрёна проходила мимо, тебя одного видела. Участковому сказали. У нас он сейчас. Я уж полдеревни обегал, тебя искавши…

В нашей избе за столом напротив побледневшего, осунувшегося сразу бати сидит краснощёкий милиционер в красных погонах. Форменная фуражка с красным околышем ухарски сдвинута на затылок.

«Чисто петух красный! – почему-то приходит мне в голову. – Этот точно заклюёт!»

– Рассказывай, – говорит батя устало. Он прямо с пожара, не умылся даже, весь в саже и копоти.

– Не поджигал я! Юран Чёрный это! – реву я, сумбурно выкладываю, как всё было.

Петух-милиционер посылает Саньку за Юраном.

– Дурак, что ли, я – дом поджигать, – нагло врёт Юран, даже не краснеет.

– Выходит, я дурак? – не выдерживаю я и с кулаками набрасываюсь на него. Во мне всё кипит от несправедливости, подлости его.

– Хватит петушиться! – пуще прежнего краснеет лицом участковый. – Запрячу вот обоих в железную клетку, закукарекаете тогда.

– Не я! – упорствует Юран.

– Он… Он поджёг! Ты же, Юран, петуха придумал… Ты же? Скажи!

– Ничего я не придумывал.

– Ясненько! – Участковый снимает фуражку с красным околышем, кладёт на стол, вновь надевает и… отпускает Юрана, говорит бате: – Не виноват был бы, не прятался.

Это он про меня.

– Ладно, – поднимается батя. – Не заводи дело. Расходы все на себя беру. С Андреем рассчитаюсь деньгами сполна или по-иному столкуюсь, по-соседски, жалобы не будет.

Когда участковый уходит, батя долго ходит взад-вперёд по избе, останавливается возле меня, кладёт тяжёлую руку на мои давно нестриженные вихры:

– Вот что… Сбегай-ка к бабушке Прасковье, скажи, чтобы пришла. Думать будем, как быстрее помочь дяде Андрею. До приезда матери надо успеть.

«Молодец батя, – думаю. – Знает, какая мамка переживательная. Хорошо, погостить она в Андреевку на неделю только что с Наденькой уехала, к тётке Марье…»

Глава шестая. Григорьевская кепка

В дождливую ночь на Яблочный Спас обчистили фруктовый сад Кузьмича, одиноко проживающего в окраинной избе по дороге к Попову роднику.

Раненько проснулся он, во двор вышел после душной ночи озоном целебным подышать, кинуть косточек своему волкодаву и… не докликался его, нашёл у калитки в сад, тюкнутого наповал. Догадливо глянул на разогнувшиеся без привычной тяжести ветки и всё понял, и, охнув, на калитке повис: изверги даже недоспелые груши оборвали, из-за редкостности своей обещавшие Кузьмичу на осенней районной ярмарке приличный навар.

Повисев немного, собрался