Упражнение на доверие - Сьюзен Чой

хоть и зарекалась это делать – наконец поехала в дом детства и постучала в дверь, потому что какая-то ее безумная частичка воображала, будто найдет там, спустя слишком много времени после ожидаемого срока, письмо из Англии, но, к счастью, в доме ее детства никого не было, и больше она не возвращалась.

В отличие от Карен, Дэвид никогда не думал, что еще услышит о Мартине. Он мало общался с ним в те два месяца четырнадцать лет назад. Не поддерживал связь, когда Мартин и остальные уехали. Но Мартин в письме как будто знал об успехе Дэвида все. Может, правда откуда-то услышал и вспомнил об их кратком знакомстве. А может, вспомнил Дэвида и почему-то решил узнать о нем, проверить, добился ли он чего-то. Из письма, пришедшего на адрес труппы, было неясно.

– А письмо у тебя? – спрашивает Карен, пожалуй, чересчур резко прерывая продолжительную диссертацию Дэвида о письме от Мартина. Она бы лучше взглянула на письмо сама, подержала его в руках, чем слушала описания. Но, естественно, он его уже где-то потерял. Да и неважно, напоминает он Карен в ответ на ее нескрываемое раздражение. Он помнит все слова до единого. Когда Дэвид и Карен учились в старшей школе, Дэвид мучил одноклассников скетчами «Монти Пайтона» и песнями Боба Дилана. Он всегда отличался безупречной памятью на слова, каким-то образом сосуществующей с полной отделенностью от жизни. У этого психологического или неврологического явления наверняка есть название, которое Карен еще может однажды узнать, если начнет практику.

– Он поздравил меня с труппой, – говорит Дэвид. – Причем очень любезно. Похоже, он читал отзывы. И потом написал: «Уже давно пора было встряхнуть этот чопорный городок, что ты зовешь домом. Жаль, что это был не „Кандид“, но я рад, что это ты! Врежь этим праведным моралистам – может, они еще очнутся». И потом: «Может, ты слышал, но у меня самого хватает проблем с моралистами. Все как обычно – если не могут найти аморальность, они ее придумывают». А потом рассказал, что у него наконец дошли руки дописать пьесу и он договорился ее ставить – и в качестве режиссера, и в качестве главного актера, – но «началась охота на ведьм, и ведьма в ней, к превеликому сожалению, я». А потом, по сути, спрашивает, не могу ли я поставить его спектакль. Который ему пришлось отменить.

Не зная, что значат «проблемы с моралистами» и «охота на ведьм», Дэвид сперва на несколько дней забыл о письме из-за собственных театральных проектов и борьбы с похмельем. Потом он встретил на собрании или где-то еще мистера Кингсли, спросил, что тот слышал в последнее время о Мартине. Тот скривился – как кривятся монашки, когда о деяниях грешника не стоит даже упоминать вслух. Сидя в «Баре» с Карен, положив руку на конверт, куда убрал статью, которую Карен хочется снова увидеть, в чем она не признается, Дэвид сам изображает это выражение – напоминая заодно, что не стал актером не потому, что не знал как. Уж скривиться он может. Даже пьяный – а может, как раз потому, что пьяный, – он отлично изображает монашку. Это лицо, висящее на крючке и растянутое весом – весом того самого прегрешения, о коем даже не стоит упоминать вслух. Вот мистер Кингсли упоминать отказался. Он скривился и через пару дней – сегодня – занес в кабинет Дэвида вырезку. Но кто те грешники, кого не хотелось упоминать мистеру Кингсли? Мартин или его гонители?

Хотя Карен не славится сексуальной активностью или остроумием – вообще-то люди наверняка думают, что у нее целибат и нет чувства юмора, – она часто подчеркивает в определенных публичных ситуациях, что никогда не спала с Дэвидом. Скажем, Карен оказывается в «Баре» в один вечер с кем-нибудь из самого общего круга общения Дэвида – другими словами, из круга собутыльников, где она никого не знает и знать не желает, потому что у них с ней нет ничего общего. В таких ситуациях Дэвид в обязательном порядке норовит представить Карен этому случайному пьянице. В обязательном порядке расписывает ее в преувеличенном тоне: «Одна из моих самых давних подруг», или «Знакомы дольше, чем с кем бы то ни было», или «Знает все мои скелеты в шкафу». Карен в обязательном порядке шутит: «Я единственная женщина в этом баре, которая с ним не спала», или «Я единственная женщина, кого он знал больше недели и с кем не переспал», или – эффектнее всего – «Я единственная женщина в этом городе/округе/метрополии, которая с ним не спала». Дэвид в обязательном порядке заметно морщится. Будто он не заслуживает или не одобряет свою репутацию мужчины, неотразимого для всех женщин, кроме Карен. Она никогда не понимала взгляда Дэвида на свою сексуальность – та, как и харизма, словно рыщет по миру без его ведома, делает что сама пожелает. И сама Карен, когда это говорит, тоже в обязательном порядке морщится, но про себя, потому что эти слова вырываются сами, она не хочет их говорить и всегда о них жалеет. Это может намекать на обиду, будто она хочет с ним переспать, хотя не хочет. Или может прозвучать оскорбительно или высокомерно по отношению к другим женщинам. Как бы то ни было, это лишнее. И все-таки она это говорит всегда, и всегда морщась; а Дэвид всегда дает возможность это сказать, всегда морщась. Почему? Кто их за язык тянет?

До вечера, когда Дэвид показал вырезку, Карен бы сказала, что он ее знакомит со всеми из-за своей одержимости прошлым. И сказала бы, что сама не может удержаться, потому что ее эта одержимость прошлым раздражает. Но в вечер вырезки Карен задумалась: что, если дело как раз не в прошлом, о котором всегда говорит Дэвид, а в сексе, о котором всегда говорит Карен? Может, она так настаивала, что не имеет отношения к личной жизни Дэвида, потому что на самом деле ее чем-то задевает личная жизнь Дэвида, ее эпичность, что у всех на слуху, будто он звезда популярного сериала, который Карен смотрит десятками лет без возможности выключить?

Тем вечером в «Баре», во время разговора о мартиновской «охоте на ведьм», Карен быстро заподозрила, что потрясло Дэвида не то, что Мартин спит с ученицами. Скорее его потрясло, что женщины врут о Мартине – о том, кого Дэвид и столько лет спустя считал ролевой моделью и родственной душой, образцом профессионального театрального актера. Все четырнадцать лет с тех пор, как Дэвид и Карен его видели, Мартин преподавал в одной и той же школе. Оставался все тем же дерзким выдающимся учителем, вечно получал