Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

– Так или иначе, вы теперь не в том состоянии, чтобы добавлять себе работы. – (Действительно, в продолжение всего разговора его мучил кашель.) – Дайте мне время подумать. Но прежде скажите, чему вы хотите учить детей. Пока я принимаю решение, займитесь своим здоровьем, восстановите силы. Ради вашего же блага оставьте на время это дело в моих руках.

Миледи говорила очень благожелательно, но мистер Грей, находясь в припадке ажитации, был не способен оценить ее доброту, и мысль о новой отсрочке лишь усилила его раздражение. Я слышала, как он пробормотал: «На время!.. Да сколько времени мне осталось? Господи, не вмени мне греха сего!»[75]

Меж тем миледи перемолвилась с дворецким, которому я незадолго до того позвонила по ее знаку, и, отпустив его, сказала:

– Мистер Грей, у меня сохранился некоторый запас мадеры урожая тысяча семьсот семьдесят восьмого года. В прежние дни мадера, как вам, вероятно, известно, считалась лучшим средством против кашля и общей слабости. Позвольте прислать вам полдюжины бутылок. Уверяю вас, вы скоро почувствуете перемену и будете веселее смотреть на жизнь со всеми ее заботами, особенно если согласитесь показаться доктору Тревору, который навестит меня на этой неделе. К тому времени, как вы окрепнете и сможете возобновить работу, я постараюсь сделать так, чтобы дети не сквернословили и… ничем не портили вам настроение.

– Миледи, мое настроение тут ни при чем, сквернословие есть грех. Как вы не можете понять! – В голосе его прорывалась досада. (Бедный мистер Грей! Он был так слаб, измучен, возбужден…) – Я совершенно здоров и мог бы приняться за работу хоть завтра. Я должен работать, а не сидеть и предаваться тягостным мыслям о том, сколь ничтожно мало я делаю. Мне не нужно вашего вина. Намного больше пользы дала бы мне свобода действовать так, как я считаю правильным. Но на это напрасно надеяться. Видно, мне на роду написано не жить, а только небо коптить. Прошу вашу светлость простить меня за этот визит.

Он встал и пошатнулся. Миледи, глубоко уязвленная, смотрела на него с немым укором. Он протянул ей руку, и она после некоторого колебания пожала ее. Затем он как будто впервые обнаружил мое присутствие, протянул руку и мне, тут же в нерешительности отдернул, снова протянул, я ощутила на мгновение его холодные влажные пальцы, и он быстро вышел из комнаты.

Леди Ладлоу была недовольна и им, и собой. Меня тоже огорчил исход их встречи. Однако миледи не изъявила желания высказать свои чувства, а я, разумеется, не могла завести разговор о мистере Грее, если она предпочитала обойти молчанием этот предмет. Лицо несчастного, больного мистера Грея, его взгляд, полный разочарования и безысходности, все еще стояли передо мной, когда миледи приблизилась ко мне с ласковым словом, настолько ласковым, что я едва не расплакалась.

– Вы утомились, дитя мое. Прилягте в моей комнате, вам будет интересно узнать, какие целебные лакомства мы с Медликотт соберем для этого молодого человека. Бедняга! Он губит себя, нельзя быть таким чувствительным, таким чрезмерно совестливым…

– Ах, миледи!.. – начала было я, но не стала продолжать.

– Да? Что? – спросила она.

– Если б вы разрешили ему воспользоваться амбаром фермера Хейла, это было бы для него лучшим лекарством.

– Не говорите глупостей, дитя! – возразила миледи, хотя я не думаю, что она рассердилась. – В ближайшее время ему нельзя взваливать на себя никакую новую работу. Пожалуй, я сейчас же напишу доктору Тревору.

В следующие полчаса мы втроем собирали здоровые лакомства и целебные средства для бедного мистера Грея. В конце миссис Медликотт вдруг сказала:

– Вашей светлости уже известно, что Гарри Грегсон упал с дерева, сломал себе бедренную кость и, должно быть, останется на всю жизнь калекой!

– Гарри Грегсон? Это тот черноглазый мальчик, который прочел мое письмо? Все беды на свете от лишнего знания!

Глава одиннадцатая

Мне так и не удалось проникнуть в ход мыслей миледи: каким образом избыток знания мог привести Гарри Грегсона к перелому бедра? Но давайте я по порядку расскажу вам, что случилось.

Так вот, мистер Хорнер, здоровье которого, к несчастью, было подорвано смертью жены, необыкновенно привязался к юному Гарри Грегсону. Надо вам сказать, что мистер Хорнер даже в лучшие времена обращался со всеми холодно и в разговор вступал только по необходимости. А времена для него настали не лучшие. Вероятно, у мистера Хорнера имелись причины тревожиться о состоянии дел миледи (в которые я не была посвящена), и ее последний каприз, как однажды он сам неосторожно выразился по поводу назначения ему в помощники мисс Галиндо, немало его раздосадовал. При всем том он неплохо ладил с мисс Галиндо и, насколько позволяла его замкнутость, держался с ней почти дружелюбно: она прилежно исполняла свои новые обязанности (хоть и жаловалась мне порой, что из-за службы у леди Ладлоу не справляется с заказами на белошвейную работу).

Из всех живых существ холодно-сдержанный мистер Хорнер был сердечно привязан, пожалуй, к одному только Гарри Грегсону. По отношению к миледи он всегда оставался верным слугой, который умело и ревностно, поистине не щадя себя, заботился о ее интересах. Однако чем умнее и тоньше вел дела мистер Хорнер, тем неприятнее его поражали своеобразные принципы миледи, на коих она вежливо, но твердо настаивала, так что никакие его доводы, обоснованные житейской и практической целесообразностью, не могли ее поколебать. Слишком частое несовпадение мнений не мешало хозяйке поместья и управляющему питать искреннее уважение друг к другу, однако не позволило зародиться более теплому чувству взаимной симпатии. И я должна повторить, что, как ни странно, единственным существом, которое после смерти жены мистер Хорнер любил в этом мире, был маленький пострел Гарри Грегсон, мальчик с живыми, приметливыми глазами и копной нечесаных волос, спереди падавших ему на брови, – ни дать ни взять скайтерьер! Этот бойкий мальчишка, «наполовину цыганенок и на обе половины браконьер» (на взгляд деревенского большинства), постоянно вился вокруг молчаливого, почтенного, бесстрастного мистера Хорнера, буквально ходил за ним по пятам, словно собачка, которую он так напоминал своей беззаветной преданностью. Подозреваю, что столь откровенное обожание не оставило равнодушным мистера Хорнера, хотя поначалу управляющий выделял способного мальчика всего лишь как наилучший инструмент, имевшийся у него под рукой для достижения своей цели. Но я не хочу сказать, будто мистер Хорнер всенепременно привязался бы к Гарри, даже если бы мальчик не был умен и находчив, – будто мистер Хорнер в любом случае не сумел бы устоять перед мальчишеским восхищением…