Бельтенеброс - Антонио Муньос Молина

ведь ни рюмки лишней не закажут, пока ждут ее выхода. Зато пьют ведрами, на нее глядючи, потому что выпивка несколько успокаивает, а в результате — отличная касса каждый божий день. Но сегодня она все-таки не придет. Будут другие девушки, только вам они будут не по вкусу. Они почти никому тут не нравятся. Потому что похожи на их собственных жен — те же прически, блестящие платья. Ни дать ни взять семьями вечерком в субботу на танцы выбрались. Их от такого мутит. От жен, что курят и пьянеют на втором бокале шампанского, потому что к спиртному непривычные, и вечно твердят, что у них, дескать, голова сразу кругом идет. А вот что им нравится в ней — так это что она вроде и не существует. Их корежит от реальности, только они пока что этого сами не знают. Как не знают и того, почему сюда ходят. А я знаю. Я продаю им менту всей их жизни. Отличная сделка! Мечта в обмен на деньги. Потом я включаю свет, они платят и уходят, поджав хвост. Но вы — другое дело, вы настоящий сеньор. Хорошие ботинки, хороший костюм из сукна, не та дерюга, которую все сейчас носят. А плащ свой вы куда дели?

Я слушал этого человека, и мне казалось, что и слова его, и лицо мне приснились. Он громко хохотал — с прямизной пьяницы, которого ничем не проймешь, и тянулся на табурете вверх, болтая в воздухе короткими ножками. Поглаживал рукой подбородок, словно богохульствующий исповедник. Он уже под завязку был полон коньяком и беспорядочными словами, текущими из узкой щели между мясистыми губами, как слюна. Он сочился самолюбованием и гордостью, пыжился от осознания собственного могущества, способности угадывать чужие мечты и извлекать из них свою выгоду, от замшевых туфель на своих ногах и сшитого на заказ костюма, которому все же было не под силу скрыть странную кривизну его тела, сгладить впечатление от головы, провалившейся в плечи. Он пил, и в его быстрых, мелькающих жестах сквозила страсть к коньяку и удовлетворение от того, что он умеет пить не пьянея, не валясь с ног. Пытливыми глазками он изучал и меня самого, и мою одежду и быстро мигал, словно прикидывал их стоимость или раздумывал, не стоит ли что-нибудь у меня позаимствовать. Когда он говорил, мышцы его лица лихорадочно сжимались и разжимались, напоминая крысиную мордочку.

«Он хочет меня напоить, — подумал я. — Хочет окутать меня словами, чтобы я не заметил чего-то важного». Я перевел взгляд на улицу: металлическая рольставня в косом свете только что зажженных фонарей — и больше ничего.

— Все выглядываете, — сказал он. — Не верите мне. Все жаждут купить женщин и видят их призраки. Но сегодня она не придет. Может, больше никогда не придет. Все видят ее обнаженной, потом гаснет свет, а когда загорается снова — никого уже нет. Чистое волшебство. Толком-то ее никто и не видит. Вы что, думаете, я тут каждому встречному-поперечному даю телефон, который предлагал вам вчера? А сегодня, может, уже и не предложу.

Почти не слышный из-за телевизора, до моего слуха все же донесся скрип тормозов автомобиля. Сквозь картинки на стекле я разглядел девушку: в темных очках, она поднялась с заднего сиденья машины и направилась к двери, соседней с входом в клуб. Ее, будто слепую, вела какая-то женщина.

— Вы наверняка полагаете, что видели ее, — заговорил человек с кривой спиной, теперь уже намного серьезнее, будто против воли продолжая неудачную шутку. — Но вы ошибаетесь. Закройте и откройте глаза — ее уже нет. Это не для вас.

С неожиданной ловкостью макаки он спрыгнул с табурета, оставив возле пустой рюмки несколько потрепанных банкнот. И пошел к выходу, но тут я преградил ему путь. Чтобы взглянуть мне в глаза, он с большим трудом потянул вверх голову, лишенную шеи.

— Ее ждет комиссар Угарте? — спросил я.

Позади меня из-за столика поднялся мужчина, зашаркали ноги.

— Допивайте свой коньяк, — проговорил кривобокий, отталкивая меня. — Допивайте и уходите. Вас тоже ждут. В Англии. Неужто сегодня вечером нет подходящего рейса?

Он захромал к выходу — удерживать его я не стал. А когда собрался сдвинуться с места, меня остановила чья-то твердая рука и нечто острое кольнуло между ребрами, но очень аккуратно, не проткнув кожу. Гвалт футбольного матча усиливался гомоном большой толпы.

— Капитан Дарман, — сказал человек с кривой спиной, улыбаясь мне с порога, — вы меня не узнали? А я ведь работал здесь, по соседству, в «Универсаль синема». Билеты в кассе продавал.

15

Трое или четверо из сидевших за столиками поднялись, пьяно покачиваясь, и вперили в меня тяжелые взгляды, не обращая никакого внимания на гвалт футбольного матча: неспешные, будто во сне, с небритыми лицами, в потрепанных темных пиджаках, на одно лицо, как если бы все они принадлежали к секте полуживых мертвецов, печальных, полных разочарования покойников, вышедших в мир без особой охоты. Бармен собирал пустую посуду в цинковую мойку и усердно пялился в телевизор, хотя и не выказывал явных признаков увлеченности футболом: телевизор он смотрел, будто участвуя в спектакле, где ему была отведена какая-то роль, на тот момент мне неизвестная: то ли заложника, то ли жертвы в особого рода ритуале жертвоприношения, совершаемом ими всеми, в том числе и тем, кто резко выкрутил мне руку назад, предварительно приставив меж ребер заточку из отвертки. Человек с кривой спиной постучал в металлическую рольставню ночного клуба «Табу». Ожидая, пока ему откроют, он оглянулся, посмотрел на меня, и в этом взгляде читалось глубокое удовлетворение от охватившего меня оцепенения и несказанного изумления перед фактом, что в какой-то грязной забегаловке меня повязали мужланы, от которых сильно шибает в нос заношенным бельем и кислым вином, и что эти молодцы удерживают меня, лишая возможности последовать за ним. В рольставне открылась узкая дверца, и раньше, чем хромой нырнул в темноту, я успел увидеть поднятую руку — он навек прощался со мной. Я попробовал дернуться, и заточка с хорошо просчитанной жестокостью вошла в мою плоть. Остальные откровенно пялились на меня, словно на пленника из очень далекой страны: им было страшно любопытно послушать, как тот говорит, так и тянуло потрогать его одежду. Я повернул голову — взглянуть на того, кто меня держит, и с отвращением вдохнул зловонное дыхание, насыщенное запахом дешевого табака и винным перегаром, после чего молча сосчитал до десяти, чтобы противник успел почувствовать, как тело мое расслабилось. На самом