Прощай, Анна К. - Лера Манович

– Дедушка, ты чей? – спросил мальчик.

Андрей Петрович повел бровью, не отрываясь от газеты.

– Ты чей, дедушка? – повторил мальчик.

– А ну геть отсюда, цыганенок! – сказал Андрей Петрович мрачно.

Мальчик прошелся кругом по двору и снова остановился у скамейки.

– Ну, чей?

– Ничей.

– Поиграешь со мной?

– Нет.

– Почему нет?

– Со своим дедом играй.

– У меня деда нету… У меня мама только.

Андрей Петрович поднял взгляд на чумазое лицо.

На него смотрели доверчивые, серьезные глаза. Мальчику было лет пять, не больше.

– Ты чего тут ходишь? Домой иди! – сказал Андрей Петрович, складывая газету и берясь за трость.

– Мама сказала тут ее ждать.

– А сама где? Мать где твоя?

– Ушла убирать. Ремонт. Убирать много надо, – со знанием дела сказал мальчик.

– А тебя што ж? Бросила?

– Там своя девочка. Я в прошлый раз был – они сказали, чтоб больше не приводила. Сказали, заразы нам не хватает.

Андрей Петрович уставился в землю и долго так сидел. Мальчик тоже замолчал и присел на другом краю скамейки.

Начал накрапывать дождь.

Андрей Петрович поднялся.

– Ты куда? – спросил мальчик.

– Домой.

– А, понятно, – без обиды сказал мальчик.

Андрей Петрович достал из сумки складной зонт.

– Вот, – дал он зонт малышу, – возьми.

– А ты?

– Я дома не промокну.

– А… А тебя как зовут?

– Меня? – Андрей Петрович задумался. – Меня Дед зовут.

– Дед? – недоверчиво заулыбался мальчик.

– Ну все, пошел, – Андрей Петрович поковылял к дому, поглядывая на свои окна.

Зонт был большой, тяжелый. Еле удерживая его одной рукой, мальчик помахал Андрею Петровичу. Тот махнул в ответ и зашел в подъезд.

Из кухни был виден пустой двор, мокрая лавка и качели. Между ними будто сам по себе двигался зонт. Мальчика под ним не было видно.

Андрей Петрович стоял у окна и смотрел. Знакомая боль шевелилась в нем. Но она как будто обкаталась и стала гладкой. Будто исчезла ее ядовитая, острая чешуя, которая полосовала так, что темнело в глазах.

Женщина-таджичка в рубашке и брюках, заляпанных краской, быстро пересекла двор, подошла к мальчику, жестикулируя и, похоже, ругаясь. Мальчик, подняв к ней лицо, что-то объяснял, показывая пальцем в сторону подъезда. Наконец женщина забрала зонт, ухватила мальчика за руку, и они ушли.

Андрей Петрович едва заметно улыбнулся и отошел от окна.

* * *

Весной у Андрея Петровича обнаружили рак. Известие он принял спокойно, почти радостно. И, когда женщина-врач показала ему все листки с анализами и все объяснила, достал и, как обычно, поставил на стол чай в нарядной жестяной банке.

– Андрей Петрович, зачем же, тут ведь такое, – смущенно сказала женщина-врач.

– Что ж вам, милая, чаю теперь не пить? – улыбнулся Андрей Петрович.

От лечения он отказался.

* * *

Осень выдалась сухая и теплая. Андрей Петрович вначале сам выходил во двор, потом его вывозила в кресле-коляске верная Маша. Она все старалась быть рядом, но он часто просил оставить его одного. Шумно дыша, он сидел и щурился на солнце. Смерти он совсем не боялся. В этом худом как скелет улыбчивом старике с лучистыми глазами невозможно было признать прежнего дородного и высокомерного полковника.

Стояло бабье лето, в воздухе летали тонкие блестящие паутинки. Малыш с диатезом на щеках скрипел качелями. Толстая женщина гуляла с девочками-погодками.

Солнце грело так ласково, что Андрей Петрович прикрыл от удовольствия глаза. Теперь, когда жизнь кончалась, ему было просто и легко, как никогда раньше. Сложенные на коленях руки приятно онемели, и он начал клевать носом. Уже сквозь дрему Андрей Петрович услышал за спиной веселый голосок:

– Угадай! Кто?

Он улыбнулся, чувствуя на лице маленькие теплые ладошки.

– Деда, ну ты что? Уснул, что ли? Вот нельзя тебя оставить! – голосок звонко рассмеялся. – Смотри, два купила: оранжевое и зеленое. Чтоб про запас. Ну, вставай, пойдем домой. Мне еще уроки делать…

То самое облако

Санька открыла глаза и увидела склонившегося над ее животом прыщавого человека в белом халате. Человек поковырял чем-то, сел за стол и, откусив от яблока, начал писать. Санька видела, как двигается кусок яблока, выпирая под угреватой, небритой щекой, и чувствовала жажду. Но жажда была только в голове и рождалась по прошлой привычке жить. Остальное тело лежало тяжело и неподвижно. Человек перестал писать, бросил огрызок в мусорную корзину и снова подошел к столу, на котором лежала Санька. В руке у человека что-то блестело. Белое, уверенно очерченное облако красовалось в окне. Саньке стало страшно, и она как маленькая мысленно прошептала: «Мама».

И вспомнила, что мамы не стало еще давнее, чем ее самой, потому что и Саньки, судя по бесцеремонности прыщавого в очках, тоже уже не было. На памятнике матери дату смерти выбили с ошибкой. Санька знала, что это очень расстроило бы мать, которая во всем любила порядок, и все собиралась переделать цифру. Теперь ошибку исправить было некому.

Человек в халате снова что-то записал и щелкнул кнопкой чайника. Его организм бодро жил, требуя питания. Санька вспомнила, как приезжала к матери на дачу и после московской своей непутевой жизни тоже никак не могла напитаться. Постаревшая мать стояла рядом и, наблюдая, как малорослая и худая как мальчишка Санька поглощает еду, с испуганной издевкой говорила:

– Солитер, что ли, у тебя.

Санька злилась и отпихивала тарелку, а мать говорила: ну что ты как ребенок – и пододвигала. Но Санька уже вставала из-за стола и шла за дом. Не от обиды, просто была уже сытая и хотела позвонить Сергею. Ей всегда хотелось ему позвонить, почти в каждый момент. Сказать, что доехала, что в саду все цветет, а вечером цикады такие и звезды просто космос.

Се-ре-жа. Сер-гей. На работе Сергей Сергеич. Санька говорила с ним шепотом в беседке. Туда не выходят окна, мать не услышит. Мать не любит Сергея Сергеича: он старше ее дочери на пятнадцать лет, у него хорошая семья, трое детей и больная жена, которая почему-то прекрасно выглядит и которую он не может бросить, потому что она никому больше не нужна. А Санька здоровая, молодая и нужна всем. Поэтому нужно немного потерпеть и подождать. Все это Санька по глупости выложила матери, когда только начиналась их с Сергеем любовь. Была уверена, что все изменится. Но прошло три года, и ничего не менялось. Менялась только мать, когда звонил Сергей Сергеич. И если что-то слышала – зло комментировала.

Они потом часами не разговаривали, но, когда темнело, садились за стол