Прощай, Анна К. - Лера Манович

– Ладно-ладно, – зарадовалась Марина.

Андрей Петрович протянул ей деньги, еще раз напомнил, что купить.

Приплясывая от радостного волнения, Марина быстро направилась к магазину. Вот она аккуратно, посмотрев в обе стороны, перешла дорогу, вот пошла по протоптанной вдоль траншеи тропинке. Почувствовав дедов взгляд, обернулась и махнула рукой.

На качелях с нудным скрипом качался малыш с диатезом. Женщина с круглым животом, словно никого не родила, катала коляску с младенцем. Из подъезда вышел сосед и почтительно кивнул Андрею Петровичу.

Прошло пять минут. Андрей Петрович заволновался, стал чаще поглядывать туда, где скрылась светлая курточка Марины. Потом не выдержал, встал со скамейки и, оставив портфель, пошел в сторону магазина. Грудь сдавило так, что было больно дышать. Только перешел дорогу – и вот радость! Мариночка! Перегнулась на одну сторону из-за неудобного длинного пакета, спешит, глаза сияют.

– Дед, вот!

Открыла пакет, показала: сметана, хлеб, газировка.

– Вот молодец! А я уже разволновался… Так, а мыло купила?

– Тьфу ты, – по-взрослому хлопнула себя по лбу девочка, – забыла. Газировку купила, а мыло забыла. Щас, я быстро…

Андрею Петровичу жаль было ее отпускать, но он подумал: «А как без мыла? Сейчас придем, обедать, руки надо вымыть. Непорядок».

– Ну давай, только побыстрее, а то ты что-то медленно, – он забрал у нее пакет.

Марина вприпрыжку снова побежала в магазин. Андрей Петрович дошел до скамейки, сел, полез в карман за платком и услышал звук падающих строительных лесов и крики на чужом, тревожном языке…

* * *

Андрей Петрович лежал на диване, устремив потухший взгляд в потолок. Щеки у него ввалились, лицо покрылось густой, белой щетиной. Завернув углы пестрого ковра, Маша мыла пол.

– И сколько будешь лежать? – ритмично двигая шваброй и глядя мимо, спросила она. – Разве можно так?

– Так что?

– Жить.

– А зачем мне жить?

Жена укоризненно взглянула на него и, блеснув глазами, вышла из комнаты.

Дождь лил и лил, будто прорвало небо.

Андрей Петрович курил на кухне. На спинке стула висела резная трость из красного дерева. За последние недели он так сдал, что без нее уже не ходил.

– На вот, ты же любишь, – Маша пододвинула ему тарелку с нарезанным арбузом, – сладкий… мед.

Андрей Петрович посмотрел на кровавые треугольники с черными крапинами косточек и раздраженно отодвинул тарелку:

– Не люблю я больше… ничего.

Маша присела к столу и с жалостью посмотрела на мужа. Андрей Петрович заметил этот взгляд и, опустив голову, затянулся сигаретой так, что выступили слезы.

– Что ж ты куришь так, – сокрушенно сказала Маша.

Андрей Петрович отмахнулся и спросил:

– Володьке звонила?

– Звонила.

– Как они?

– Ну, а как?

– Он теперь меня знать не хочет?

– Да бог с тобой, что ты говоришь, – ответила Маша, отводя глаза.

– Суд когда?

– Андрюша… суда не будет.

– Как не будет?! – Андрей Петрович встал, опираясь на палку. – Это что же, твари эти безнаказанными останутся?

– Андрей, ну что ты говоришь, – сказала Маша спокойно, – больно все, по живому. И смысла нет… не виноват никто. Володя вчера сходил, все заявления забрал.

Рука у Андрея Петровича затряслась, он закашлял.

– Тряпку вырастил, – выдавил он сквозь клокочущий кашель и, тяжело опираясь на палку, пошел в комнату.

* * *

Весной Маша повезла Андрея Петровича в Минводы. Они ездили туда каждый год.

От лечения толку не было. Андрей Петрович худел, был зол, раздражителен и к пользе процедур совершенно равнодушен.

Однажды, увидев, как горничная везет по коридору тележку с аккуратно сложенными полотенцами и кусками туалетного мыла, Андрей Петрович устроил ей такой разнос, что та чуть не расплакалась.

Они вернулись домой через три дня, а не через десять, как собирались. На вокзале их встречал Володя, сын Андрея Петровича, отец Марины. Не глядя в лицо Андрею Петровичу, сын пожал ему руку, и они пошли по перрону. Маша шла впереди, чтоб не мешать.

– Как вы живете? – спросил Андрей Петрович, глядя перед собой.

– Нормально живем.

Володя катил тележку с чемоданами. Андрей Петрович шел следом, опираясь на палку. Потом он внезапно остановился. Володя неохотно замедлил шаг.

– Что ж ты, сын, в глаза мне не смотришь?

Володя поднял тяжелый взгляд. Глаза их встретились, и Андрей Петрович низко опустил голову.

У входа в вокзал к Андрею Петровичу в добротном светло-сером костюме подбежала стайка грязных, чернявых детей. За ними шла цыганка-мать, держа на руках крошечного, тоже чумазого ребенка.

– Дя-я-яденька, – дети дергали за полы пиджака, протягивали грязные ладошки, – да-а-айте. На еду-у-у да-а-айте.

Володя обреченно полез в карман за кошельком. Маша беспокойно смотрела на Андрея Петровича. Тот вдруг побелел, распрямился и гаркнул так, что воздух зазвенел:

– Прочь пошли, проклятое отродье! Будьте вы прокляты!

Цыганка испуганно повела детей прочь. Володя догнал ее, стал совать деньги, но та отталкивала его руку, с ужасом оглядываясь на Андрея Петровича.

Домой ехали молча. Володя донес чемоданы до порога квартиры и собрался уходить.

– Володя, – позвал Андрей Петрович.

– Да… отец.

– Нет мне прощения.

– Не надо.

– Убийца я! И вы все мне в глаза не смотрите, потому что это знаете! Только Машка смотреть не боится! Потому что чужая она! – голова его по-стариковски затряслась.

Володя вместе с Машей завели Андрея Петровича в квартиру. Он вырвался, споткнулся о ковер и упал.

– Ненавижу, – заговорил он, задыхаясь от ярости и кашля, – каждую эту тварь черножопую, каждого отпрыска их! В говне живут, в грязи, и живы-здоровы все… Всех проклинаю, всех! Чтоб им в таком же аду гореть, в каком я горю… – Андрей Петрович бессильно заплакал. – Мариночка моя…

Маша присела рядом, хватала его за руки, которые скребли по ковру, выдирая ворс. По лицу ее текли слезы. Володя застыл. Никогда в жизни он не видел отца таким.

– Андрюша, милый… да что же… Это несчастный случай был… Господи, горе какое, – Маша подняла Володю, ища у него поддержки, – горе какое…

Володя развернулся и вышел.

* * *

Андрей Петрович собирался на прогулку. Каждый день Маша отправляла его побыть на воздухе перед обедом. А сама в это время звонила по телефону: рассказывала, жаловалась, плакала…

– Плащ надень, – сказала она, наблюдая, как Андрей Петрович одевается, – там похолодало.

Он нахмурился и снял с вешалки плащ.

Погода была паршивая, детей во дворе не было, не считая маленького замызганного мальчика, который возился на детской площадке. Андрей Петрович огляделся, выбрал скамейку подальше от площадки, сел, достал из кармана газету.

Мальчик слез с горки, подошел к скамейке, где сидел Андрей Петрович, и, отставив ногу, с любопытством на него уставился. Андрей Петрович, почувствовав взгляд,