Прощай, Анна К. - Лера Манович

история – грузовик сбил в переулке рядом с нашим домом. Там машина раз в час проезжает. Водитель непьющий, стаж большой, трое детей. На суде плакал. Смотрел на него: хороший мужик, как так? Оправдали.

Я требовать пересмотра не стал. Что человеку жизнь портить.

Тонька через месяц ко мне перебралась. Перед соседями стыдно, но с ней легче как-то. Она баба энергичная.

Первым делом кормушки все птичьи поснимала и балкон вычистила. «Срань тут развели», – сказала. Понятно, на кого намекала.

А голуби все равно ухают и ухают, особенно ночью. И по алюминиевому козырьку с той стороны ходят, когтями цокают. Цок-цок. Тонька отраву им сыпала – не едят. Тогда она придумала вход законопатить. Балкон старый, между козырьком и крышей зазор, они там и живут. «У них же птенцы там», – говорю. «Ну вот и отвадишь».

В общем, я входы им заколотил. Птенцы несколько ночей пищали, скреблись. И большой голубь снаружи бился. Крыльями хлопал. Я встать хотел, но Тонька за руку держала. Хватка у нее мертвая. Утром птенцы затихали, вроде и ничего. А потом и ночью стало тихо. Тихо-тихо. Никто не скребется, крыльями не хлопает. И так вдруг сделалось мне страшно. Не знаю, из-за чего. Не из-за голубей, конечно, а как будто Валя еще раз умерла.

Тонька тоже тишины забоялась и сказала:

– Убрать завтра надо.

И к стенке отвернулась. Лежит, пальцем по обоям водит.

– Шла бы ты домой, – сказал ей.

Она обернулась, лицо мое увидела – и послушалась.

Только она дверь захлопнула, я стремянку взял и на балкон.

Дождь льет. Расконопатил все, руками гребу, говно на голову сыпется, шелуха, скорлупа. Дальше не достаю. Сходил за шваброй, таз подставил, выгреб птенцов. Фонариком посветил.

Их четверо было. Страшные. Перья слипшиеся. Трое обычные и один как будто белый. Выкинул всех.

Утром Тонька за вещами пришла. Я извиняться начал, остановить ее пытался.

Извиняюсь – а сам боюсь, что останется.

Послала меня. Ушла.

А я что-то обессилел совсем. Прилег. Воскресенье, на работу не идти. Задремал. Просыпаюсь и слышу: цок-цок.

Ходят.

Крыльями хлопают.

Возвращаются.

Бабье лето

Тот день Андрей Петрович, полковник в отставке, запомнил навсегда. Было пятое сентября, вторник. Марина, его единственная внучка, пошла во второй класс.

В полдвенадцатого он собрался идти забирать ее из школы. Жена Маша, стоя в коридоре в кухонном фартуке (она всегда провожала его), сказала:

– Андрей, плащ не надевай. Там тепло. Бабье лето началось.

Андрей Петрович повесил плащ назад на вешалку, но почувствовал раздражение.

Маша, крупная блондинка с чем-то неуловимо кошачьим в лице, была младше Андрея Петровича на тринадцать лет. Отличная хозяйка, женщина ласковая, она жила замужем за властным Андреем Петровичем беззаботно, как ребенок. Когда ему исполнилось шестьдесят четыре и здоровье начало пошаливать, Маша принялась опекать его по мелочам. Андрея Петровича это злило.

– В магазин заедете? – спросила Маша.

– Нужно?

– У нас хлеб к обеду плохой, сметаны нет. И мыло все кончилось еще вчера. Руки вымыть нечем.

– Куплю, – кратко сказал Андрей Петрович и вышел.

Выйдя из подъезда, Андрей Петрович сперва повернул налево, к стоянке. Но день в самом деле оказался отменный – теплый, солнечный. «Что я все на машине? – подумал он. – Пешком пройдемся. И врач советовал».

В школьном дворе, еще вчера пустом и мокром, царило шумное оживление. У крыльца валялись небрежно брошенные портфели, на них – куртки и кофты, надетые утром и снятые теперь, когда лето неожиданно вернулось.

Андрей Петрович позвонил в класс, попросил отпустить Марину Савельеву и встал в ожидании за стеклянной дверью вестибюля. Ему был виден широкий коридор, выложенный черно-белыми квадратами плитки, и начало лестницы. В маленьком тамбуре было душно, Андрей Петрович достал платок и вытер лицо. Тут, у дверей, толклись только родители первоклассников, остальные ждали на улице.

Андрей Петрович ни за что не признался бы никому в этом, но не было теперь в его жизни большего удовольствия, чем видеть, как Мариночка, беленькая, вечно встрепанная девочка, задумчиво спускается по лестнице и бредет по коридору до раздевалки. Рассеянно поднимает взгляд, видит за стеклянной дверью Андрея Петровича, и лицо ее с округлившимися глазами озаряется улыбкой. С первого класса они, не договариваясь, проделывали этот незатейливый ритуал. Пошел уже второй год, а им все не надоедало.

Взяв в раздевалке вещи, Мариночка садилась на школьный диван и рассеянно переобувалась. Андрей Петрович смотрел и не мог насмотреться. Поворот головы, серые, слегка раскосые глаза, угловатая грация крупного детеныша – внучка была так похожа на Ольгу, бывшую жену Андрея Петровича. В ней было все то, что он так любил в Ольге, но будто очищенное от острой и ядовитой чешуи, от нестерпимо желчного характера, который мучил саму Ольгу и отравлял жизнь ее близким.

– Мы на машине? – спросила Марина, когда они вышли из школы.

– Нет, решил пешком пройтись.

– Ура! Дед, как я тебя люблю, – Марина двумя руками обхватила его, прижалась щекой к уютному животу.

– Ну, что было в школе? – спросил Андрей Петрович, чувствуя, как на лице выступает испарина и ноет плечо. – Ну и портфели у вас! Как вы их носите?

– Так это нам сегодня книжки выдали новые. По английскому. Тяжелючие – ужас! – заулыбалась Марина. – Давай помогу.

– Выдумала тоже, – расплылся в улыбке Андрей Петрович.

Длинный синий троллейбус остановился прямо на пешеходном переходе, и они обошли его слева. У киоска остановились – купили Марине шоколадку. Наконец, пришли во двор.

– Дед, погуляю чуть-чуть?

– Погуляй.

Андрею Петровичу было все еще нехорошо, он присел на скамейку, поднял глаза. Их окна были открыты – Маша проветривала квартиру.

– Мы в магазин зайти забыли! – вспомнил Андрей Петрович, не чувствуя в себе никаких сил подняться.

– Ой, а что надо было? – оживилась Марина.

– Сметану к борщу, хлеб… А, и мыло еще. Мыло кончилось.

– Дедушка, давай я сама! Я же сама могу! – внучка запрыгала вокруг него, заглядывая ему в лицо.

Андрей Петрович засомневался. Он так над Мариной трясся, что даже в музыкальную школу в их дворе не отпускал. Да и время такое. Магазин был недалеко. Вход было бы видно со скамейки, если бы не строительные леса и горы перерытой земли. Леса выстроили еще весной – капитальный ремонт. С трубами возились второй год. «Черт бы их побрал с их работами!» – подумал Андрей Петрович. Идти сил не было.

– Дед! Да тут пять минут! У нас давным-давно все сами ходят! Ну, давай деньги.

– Ладно, – Андрей Петрович достал бумажник, – только смотри осторожно и ни с кем