Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

во дворе. Топила печи, кормила нас; когда хворали, лечила по своему разумению отварами, компрессами; сидела за прялкой или вязала нам из толстой овечьей шерсти носки и варежки. Впрочем, сидение за прялкой было для бабушки скорее отдыхом, чем трудом. Как и вязание. Сморит её за этими делами, бывало, сон – она уронит голову на грудь или прикорнёт на полчасика в своей комнатёнке, и снова крутится по хозяйству. Такой хлопотливой я её и запомнила. А родители вспоминаются из тех лет нечасто. Они «пропадали на работе».

В 46-году, первом послевоенном, в не оправившейся от военного лихолетья стране случилась засуха. Нехватка продуктов питания погнала людей из голодных районов в сёла. Стало как-то неспокойно жить. Помнится, как в наш двор забрёл какой-то полоумный измождённого вида старик. Бабушки в это время дома не было, а мы, разная ребятня, играли на кухне. Старик, бормоча непонятное, схватил вдруг нашего Герку, накинул ему на шею верёвку и поволок в сени, но Герка оказался сильнее, оттолкнул его. Мы дружно заорали, а появившаяся наша бабка выгнала старика на улицу.

И однажды около нашего двора остановились исхудавшие мужчина и женщина. Дело было осенью, когда на огороде картошка была уже выкопана. Они, видимо, стыдились попрошайничать, потому что попросили разрешения ещё раз перекопать огород в надежде найти в земле не замеченные нами корнеплоды, поскольку им нечем было расплатиться. Бабушка разрешила им это сделать, но и пожалела их: накормила супом, налила в большие алюминиевые кружки молока, дала им в узелке картошки.

Хлеба не хватало. И у нас хлеб попадал на стол не каждый день. Бабка па´рила в русской печи морковь, свёклу и брюкву. Ох, если бы не огород – туго бы пришлось нам, хоть и трудились наши родители на золоте! Не скажу, чтобы дома ощущался голод, потому что на столе была родимая картошка во всех видах: печёная в мундире, варёная в мундире и без мундира, в виде пюре (слова «пюре» мы не знали, наша бабка называла это блюдо картошинной кашей). А иногда бабушка настрогает картошку пластинками, чуть присолит их и кладёт прямо на чисто выметенную гусиным крылышком чугунную поверхность очага. Картошка пеклась и была для нас чуть ли не лакомством. И Флюрка наша исправно телилась и давала молоко. Натуральное хозяйство выручало, коль государство не могло кормить. И всё же без хлеба что это за жизнь? Помню, моя мама принесла буханку чёрного хлеба, нарезала нам несколько кусков, сказала: «Ну, вот вам пряники!» И мы с радостными воплями «Пряники! Пряники!» накинулись на хлеб.

В конце 1947 года отменили продовольственные карточки. Одновременно власть провела денежную реформу: за 10 старых рублей стали выдавать рубль. Только вот я что-то не припомню ни старых, ни новых денег.

Увы! В нашем деревенском магазине за речкой выбор продуктов и товаров был совсем не велик. Ну там были соль, спички, сатин и ситец нескольких неброских расцветок. Скука в магазине.

Я пошла в школу

1 сентября 1947 года я переступила порог школы как полноправная ученица, но уроки почему-то не запомнила. Наверное, я уже привыкла к школьным порядкам в предыдущий год, то и дело навещая подружку Зойку Конюхову во время переменок. Школа-то была рядом с нашим домом.

Мою первую учительницу звали Александра Тимофеевна, и была она женой директора нашей маленькой школы Павла Михайловича Рохмистрова, и оба они не походили на деревенских жителей. Были это, видимо, представители старой сельской интеллигенции, к ним относились все с большим уважением. Да и вообще учителей в деревнях уважали за их благородное дело. Половина деревенских дедушек и бабушек, в том числе и наша бабка, грамоту в царское время не освоили, в школе никогда не учились, а тут побегает ребятёнок в школу, глядишь – и грамотный становится, и книжки читает не хуже взрослого! А кто научил? Учитель!

Директора мы побаивались. Очень строгим казался, хотя я не помню, чтобы он проявлял эту строгость по отношению к нам. Он занимался своими директорскими делами, непосредственно не касаясь учебного процесса.

Александра Тимофеевна, напротив, была мягкой, доброй, не придирчивой. Но мы её слушались, на уроках сидели тихо. Бывало, какой-нибудь ученичок-малолеток от грубой деревенской пищи громко пукал во время урока. В классе обидный и злорадный смех. Мальчишке стыдно. Александра Тимофеевна не смеялась, говорила:

– Ну что тут смешного? Подумаешь, пукнул. Нюхай, друг, хлебный дух!

И продолжала вести урок как ни в чём ни бывало. И если кто-то действительно бедокурил, шумел и шалил, она тоже не кричала, не ругалась, а просто отсылала нарушителя дисциплины постоять за печку-«голландку». Многим это даже нравилось: за печкой тепло и уютно.

Учиться в школе мне понравилось. Для меня наступил новый этап жизни, появились постоянное дело и забота. Ну сколько можно носиться по селу, порой не зная, особенно холодной зимой, куда себя приткнуть?

Постаралась и моя мама выделить эту особую дату – 1 сентября. Она сшила мне школьное платье и белый фартучек, купила где-то в городе узкие розовые ленточки для кос. До этого я вплетала в косы, как многие девчонки, цветные тряпочки за неимением городских лент.

Ах, эта мама-мастерица! Каких усилий ей стоило, чтобы обшивать и одевать всю нашу семью! И когда только она научилась так ловко шить, вышивать, рукодельничать? Ведь с 14 лет работала. И всегда я вспоминаю мою маму, сидящей за шитьём, если она была не на работе. Наверное, она испытывала удовлетворение, приодев меня в обнову. Только я-то вот не ценила этих её усилий. Я вовсе не была кручёной-верчёной девчонкой, но, живя, можно сказать, на улице, трудно было соблюдать опрятность в одежде – где-то всё равно испачкаешься или порвёшь платье. И мама моя сердилась, могла влепить пощёчину или шлёпнуть по спине или по попе. А я росла очень обидчивой, копила обиду на маму. Ну за что она меня шлёпнула? Разве я виновата, что попался гвоздь, разорвавший мне подол платья? А грязь? Она везде есть. Других ребятишек на селе родители и ремнём стегали, и за уши драли, а им хоть бы что. Только почёсывались. Я – нет. Меня не так часто и наказывали, а я боялась наказаний. Не любила новой одежды, боясь, что непременно её порву или испачкаю.

Вот и тогда праздничное настроение от первого школьного дня было испорчено неприятностью. Возвращаясь из школы домой, перед самым нашим домом я споткнулась и упала в грязную лужу, испачкав мой чудесный белый фартучек. Жалко