Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

Тётя пила чай, при этом громко разговаривала с другой тётенькой и так размахивала руками, что стакан у неё выскользнул из подстаканника, упал на пол и разбился! Я бы расстроилась сильно, потому что в деревенском быту вещи ценили и берегли. Если я что-то разбивала дома или портила вещь, то мне за это не раз попадало от старших. Помню, как мама больно отхлестала меня по щекам после того, как я испачкала не просохшей чёрной краской новый трикотажный джемпер. Я играла с подружками в прятки возле школы и, прячась, залезла под одну парту среди прочих парт, оставленных на улице для просушки после окрашивания. Свежую краску я не заметила – и вот результат: испортила обновку. Но тут, в поезде, разбитый стакан никого не огорчил. Чистенькие девочки звонко хохотали, приговаривая: «Ой, мама, мама, разбила свой любимый стакан!» И опять все смеялись…

Челябинск поразил меня высокими домами. Многое я видела впервые в жизни. Вот парк, в котором растущей на земле зелёной травой были написаны год, число и месяц. Как это трава сама собой так выросла и написала год, число и месяц? Разве это не чудесное чудо! Расскажу подружкам в Карасях – не поверят!

А трамвай! Как заводной, едет по рельсам! Разве это не чудо?

Жить мы остановились где-то на окраине города у папкиных знакомых, родственников Сабуровых из Карасей. Нас не ждали, и чувствовалось, что они не очень обрадовались нашему приезду, разместили нас на ночлег в совершенно пустой комнате отдельно стоящего на отшибе домика, с постелью прямо на полу. Дескать, в комнатах у них тесно, а тут нам никто мешать не будет. Измученная дорогой, я спала как убитая, но сквозь сон чувствовала, как меня кусали какие-то насекомые. Я вертелась, как уж на сковородке, потому что всё тело моё зудело. Родители среди ночи зажгли свет, стали перетряхивать постель от множества здоровущих клопов, которые и по стенам ползли в нашу сторону! Такая беспокойная была ночь.

Утром родители выпили чаю с хозяевами и куда-то ушли. Я загрустила среди незнакомых мне людей. Старая бабушка ворчала что-то типа: понаехали тут! Я сидела на кухне на сундуке не выспавшаяся, с чувством своей ненужности в этом доме и не заметила, как, привалившись к стене, заснула. Хозяйский сын, старше меня несколькими годами, отнёсся ко мне более радушно. Он – «по-тимуровски» – подсунул под мою голову мягкую подушку и укрыл лёгким одеяльцем, и я безмятежно проспала до прихода родителей.

А на следующий день родители взяли меня с собой. Опять поехали на тряском и гремучем трамвае, который на стыках рельсов немного подпрыгивал. Оказывается, накануне родители записали меня на приём к врачу в детской поликлинике. Запомнилась мне докторша в белом халате, с круглым зеркальцем на лбу. Докторша заглядывала мне в рот и нос, смотрела в уши и, что было для меня страшно и болезненно, засовывала в мои больные уши тоненькую проволочку с накрученной ваткой, смоченной жгучим лекарством. Мне хотелось заплакать от боли, но докторша строго приказала: терпи, девочка! И я изо всех сил терпела.

Потом она долго что-то писала на небольших листочках бумаги и говорила маме, как меня надо лечить. Запомнила я её непонятную фразу:

– К сожалению, барабанные перепонки – (От какого барабана? И что за перепонки у меня внутри ушей?!) – у Вашей дочери повреждены, слух у неё не восстановится. Чтобы она совсем не потеряла слух, надо лечить уши, следить, чтобы в них не попадала вода.

Мама страшно расстроилась, а я была очень рада, когда мы ушли от докторши, которая делала мне больно.

Мама повела меня в большой дом, он назывался непонятно и смешно: «Трест». Там у моего папки были какие-то дела, и мы его очень долго ждали. Я развлекала себя тем, что скакала на одной ножке по квадратикам, выложенным плитками на полу.

Наконец, папка появился, сказал, что мы пойдём сейчас в гости. В семье этой хозяйка работала хирургической сестрой в той самой областной больнице, где хирург Синяков Георгий Фёдорович зимой 1947 года прооперировал папку и спас ему жизнь.

О своём спасителе папка много раз рассказывал удивительную историю. В годы войны доктор Синяков попал в окружение под Киевом вместе с госпиталем и ранеными бойцами. Находился потом в двух немецких лагерях на территории нашей страны, оказывал раненым посильную медицинскую помощь, при этом сам переносил все тяготы немецого плена. В середине 1942 года немцы отправили его в международный лагерь военнопленных недалеко от Берлина. Там он был назначен хирургом в лагерный лазарет, блестяще провёл множество операций военнопленным, при этом все операции и перевязки проходили под контролем и наблюдением фашистских врачей. Однажды он спас сына гестаповца. Мальчик подавился костью, кость попала в трахею, мальчик задыхался и был при смерти, и никто из немецких врачей не смог ему помочь. А Синяков прооперировал мальчика и спас его. Мать мальчика, немка и жена гестаповца, встала на колени перед русским доктором. И доктору Синякову дали усиленный паёк, которым он потом делился с ранеными и больными в лагере.

После освобождения лагеря нашими войсками, доктору, как побывавшему в немецком плену, угрожали действующее тогда разбирательство в органах нашей безопасности и в лучшем случае высылка в места отдалённые на лесоповал или на Колыму. Избавило его от этой участи заступничество множества спасённых доктором наших солдат, которым Синяков помогал бежать из лагеря. И особенно помогло заступничество советской лётчицы Егоровой, Героя Советского Союза. Она была сбита под Варшавой в 1944 году, на неё даже похоронку состряпали наши военспецы, но она, обгоревшая, выжила и была доставлена в немецкий лагерь. Доктор Синяков при осмотре доставленной нащупал «корочки» под комбинезоном, догадался, что это документы Егоровой. Если бы он вынул партбилет и другие её документы при немецком докторе, лётчицу расстреляли бы, как расстреливали всех советских коммунистов и лиц командного состава. Но Синяков разрезал комбинезон и отправил его в таз, куда выбрасывал весь перевязочный материал, а санитарка всё это обычно сжигала. Санитарка была русская и не раз помогала доктору в разных щепетильных случаях. Она вынула документы лётчицы и спрятала, а доктор помог потом лётчице бежать из лагеря и партбилет ей вернул.

Наша армия находилась на подступах к Берлину, война в мае 1945 года закончилась, лётчица Егорова вернулась к мирной жизни. Она обратилась к нашим властям и сообщила о подвигах доктора Синякова в немецком лагере, настаивала даже, чтобы