Полжизни - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Мать-то моя, ты видишь, съ норовомъ, и не хочетъ себя выказать степной помѣщицей… Дядя — человѣкъ хорошій; но супружница-то его — ухъ, какая!..

— Да вѣдь ея здѣсь нѣтъ, такъ не все ли вамъ равно?

— Она его вотъ какъ держитъ (онъ сжалъ кулакъ) и все у него выспроситъ… Мать, не знаю изъ какого шута, и спитъ и видитъ, чтобы та къ ней въ гости пріѣхала… Вотъ за этимъ и пялится…

— Ты тетеньку-то не долюбливаешь? спросилъ я такъ, зря, собираясь ложиться.

— Я всего разъ ее видѣлъ. Бабецъ, я тебѣ доложу…

Онъ не нашелся, какъ опредѣлить ея качества. Прибавилъ только:

— Мраморная-- одно слово. Не очень-то я желалъ бы принимать ее въ Хомяковкѣ… Она все на парле-франсе.

Засыпая, онъ сказалъ мнѣ:

— Ты что думаешь, — дядя-то вѣдь георгіевскій кавалеръ; офицерскій крестъ имѣетъ.

Онъ успѣаъ уже наговорить графу съ три короба о моей учености и геніальности. На другой день съ ранняго утра мы втроемъ ходили по хозяйству. Графъ, кажется, пріѣаааъ больше за тѣмъ, чтобы купить на Стрѣчковскомъ заводѣ трехъ матокъ и пары двѣ хорошихъ «коньковъ». Онъ былъ какъ слѣдуетъ хозяинъ тогдашняго времени: не очень-то свѣдущій, но сильно наклонный къ «агрономіи». Слыхалъ онъ, что такое Гогенгеймъ, гдѣ наши баричи 40-хъ годовъ обучались разной агрономической премудрости у виртембергскихъ нѣмцевъ. Раза два произнесъ фразу «вольный трудъ» и что-то разсказалъ про заведенный имъ въ глуши хуторъ. О Стрѣчковскомъ хозяйствѣ и разныхъ «улучшеніяхъ» онъ все разспрашивалъ меня, такъ что я поневолѣ долженъ былъ высказывать передъ нимъ всѣ мои «высшія соображенія».

Графъ слушалъ меня съ отмѣнно-ласковой улыбкой. Этакъ улыбаются молодые губернаторы на гимназическихъ актахъ, когда вручаютъ (за отсутствіемъ архіерея) золотую медаль ученику. Говорилъ онъ для меня совсѣмъ по новому, съ легкой, чисто графской картавостью, и безпрестанно повторялъ:

— Прекрасно, я съ вами совершенно согласенъ, вы стоите за настоящую, раціональную агрономію.

Слово «раціональный» смутило меня. Я никакъ не могъ сообразить, изъ каких былъ графъ, и даже, опять на сонъ грядущій, разспросилъ Стрѣчкова: что такое его дядя, — штатскій или военный, и почему у него Георгій, а онъ слова употребляетъ изъ книжекъ?

Стрѣяковъ всего доподлинно не зналъ, но умѣлъ-таки разсказать мнѣ:

— Дядя, видишь ли, учиться началъ въ Москвѣ, въ университетѣ, да какъ въ турецкій походъ пошли, въ волонтеры поступилъ юнкеромъ, тогда знаешь всѣхъ тамъ шагистикѣ учили… Ну, тоже отвага у него явилась. Подъ Силистріей чинъ получилъ, а потомъ и подъ Севастополемъ дѣйствовалъ, тамъ и Геогрія ему повѣсили. Какъ только миръ заключили — онъ сейчасъ въ отставку и женился: очень ужь онъ былъ «втюримшись». Съ тѣхъ поръ все хозяйничаетъ.

Мнѣ этого довольно было, я ужь больше не удивлялся студенческимъ словамъ графа; но и на другой день не могъ признать въ немъ бывшаго студента. Наша пѣвческая комната — и онъ! Даже мои франтики-камералы были другаго совсѣмъ калибра. Сойтись съ такимъ человѣкомъ «по душѣ» было для нашего брата немыслимо. Но я на него не злобствовалъ. Онъ мнѣ даже нравился или, лучше сказать, очень занималъ меня.

— Ну, братъ, шепнулъ мнѣ Стрѣчковъ, когда мы шли позади графа по узкой тропкѣ между полосой тимоѳеевки и другой, засѣянной образцовой рожью — вазой, дядя въ тебя совсѣмъ влюбился, говоритъ: не видалъ еще въ жизнь такихъ дѣльныхъ студентовъ.

Я слегка покраснѣлъ, разумѣется отъ удовольствія, замѣтилъ это, пристыдилъ себя и промолчалъ. Съ графомъ простился я гораздо суше, чѣмъ онъ со мной.

Послѣднія его слова были:

— Если вамъ вздумается, по окончаніи курса, приложить на практикѣ ваши познанія — буду весьма радъ предложить вамъ поле дѢятѣльности.

Я только промычалъ что-то; а Стрѣчковъ бросился цѣловать дядю, должно быть за меня. Мадамъ Стрѣчкова прослезилась.

IX.

Вернулись мы изъ Хомяковки, гдѣ я запасся кое-какимъ агрономическимъ опытомъ (какъ я тогда важно выражался). Ученики мои не дошли со мной и до тройнаго правила. Весь четвертый курсъ промчался на почтовыхъ. Такъ всегда бываетъ въ студенческомъ быту, когда на рукахъ диссертація, да еще на медаль, и какой ни на есть, хоть бы и камеральный, экзаменъ. У насъ, на четвертомъ курсѣ, всѣ норовили въ кандидаты — и обѣтованной землей была технологія, по выбору темъ для диссертацій. Даже мой Мотя Стрѣчковъ взялся мастерить что-то изъ «хвои» и пачкался весьма усердно въ одномъ изъ чулановъ, игравшихъ роль «залъ» технической лабораторіи. Разумѣется, и онъ узрѣлъ себя въ числѣ кандидатовъ.

Моя диссертація была на медаль по сельско-хозяйственной химіи — моему любимому предмету. Я ее кончилъ раньше срока, и медаль была у меня все равно, что въ карманѣ, потому что и соперниковъ-то не имѣлось. Всѣ были увѣрены, что меня оставятъ при университетѣ, и звали съ усмѣшкой «адъюнктомъ».

Начался долбежъ къ экзамену. Стрѣчковъ опять перетащилъ меня къ себѣ. Прошелъ у насъ первый экзаменъ — статистики, гдѣ допускалось вранье въ цифрахъ до пятисотъ тысячъ включительно.

Получаетъ при мнѣ Сгрѣчковъ письмо и тотчасъ же подаетъ мнѣ.

— Это что? спрашиваю я удивленно.

— Прочти, прочти, до тебя касается!

Письмо было отъ графа Кудласова и дѣйствительно касалось меня, даже исключительно меня, такъ какъ у племяничка пожималась только рука.

Графъ дѣлалъ мнѣ, чрезъ него, формальное предложеніе: управлять однимъ изъ его хуторовъ, тотчасъ-по окончаніи курса. Расписано все было отмѣннымъ штилемъ и съ такими деликатностями, что я просто диву дался. На меня смотрѣли, какъ на молодаго «ученаго», которому необходимо предоставить «широкое поле для экспериментовъ», а потому графъ и полагалъ, что его предложеніе отвѣчаетъ этой, такъ сказать, «идеѣ». Мнѣ будутъ предоставлены: полнѣйшая свобода дѣйствій и всевозможныя средства, по разнымъ отраслямъ хозяйства. Все на хуторѣ будетъ «отбываться вольнымъ трудомъ», и графъ, конечно бы, и не рѣшился предложить мнѣ заняться имѣніемъ съ крѣпостнымъ трудомъ. Жалованъя полагалъ онъ тысячу двѣсти рублей съ полнымъ содержаніемъ и «тройкой лошадей», и десять процентовъ съ чистаго барыша «эксплуатаціи».

Читалъ я письмо цѣлыхъ четверть часа, хотя почеркъ у графа — англійскій, точно у какой конторщицы въ Сити.

— Ну что-жь отвѣчать-то? нахмурившись спросилъ меня Стрѣчковъ.

— Расписано сладко…

— Насчетъ этого будь покоенъ: дядя не надуетъ; что выговорено, все получишь… Только на какой-же ты шутъ засядешь въ этой берлогѣ, когда ты на виду у факультета и въ магистры норовишь?

Стрѣчковъ точно огорчился, хотя ему видимо пріятно было, что онъ такъ отрекомендовалъ меня графу Кудласову.

Я молчалъ и перебиралъ разныя «pro» и «contra» въ головѣ; а Стрѣчковъ началъ шагать изъ угла въ уголъ, разсуждая вслухъ, что показывало, что онъ былъ