Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

хотя бы нашу Шуглу. Здесь будут построены новые заводы, откроются рудники. Наш край очень богат, друзья мои. И вы — хозяева этих богатств. А чтобы быть хорошим хозяином, надо много знать. Нужны специалисты. Подумайте об этом».

Теперь Нариман понимает, что все имеет свое начало. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, кем бы он стал, если бы не та памятная встреча с Алмасом Зангаровым. Как много значит вовремя сделанная подсказка, поддержка, первый толчок!

Много на склонах гор оврагов-саев. В них-то и рождаются родники. Одни чуть не задыхаются в обваливающейся глине, булькают беспомощно, еле теплится в них жизнь. Бывает так, что и заглохнут, если не найдутся вовремя добрые руки, которые очистят родник от мусора, обнажат песчаное или каменистое дно, дадут дорогу воде — и побежит она, звонкая, станет ручьем, вольется в реку, выйдет к морю, на всем пути своем даруя жизнь травам, людям, деревьям, пугливым птицам. Алмас Зангаров появился как нельзя вовремя. Нариман никак не мог определиться. До обеда ему хотелось стать юристом, после обеда его манила профессия журналиста. И тут ему сказали о необходимости родине геологов, горных инженеров…

Сейчас Алмас Зангаров работает первым секретарем областного комитета партии. Нариману очень захотелось встретиться с ним. «А что тут такого? — думал он. — Квартиру у него я просить не собираюсь, защиты не ищу, покровительства не требую, в работе не нуждаюсь. Просто хочу поблагодарить за тот давний добрый разговор, который определил мою судьбу. Скажу и уйду, не стану отнимать время у занятого человека… Да нет, неловко, — думал он, — у него, конечно, каждая минута на счету. Стоит ли беспокоить его по таким пустякам? Признательность? Как ее словами выразить? Дежурными словами не хочется. А излияния мои ему не нужны. Нет, надо ждать случая. Допустим, встанет перед нами сложная проблема, которую поможет решить только обком партии. Вот тогда мне, может быть, и удастся напомнить о той встрече секретарю. Скажу ему: «Помните, Асеке? Летом пятидесятого года вы направили меня на учебу…»

Задумавшись, Нариман и не заметил, как вышел к Атшабару. И не узнал его! Это был совсем другой Атшабар. Ему показалось вдруг, что он перенесся в сказку из «Тысячи и одной ночи», где глазом не успеешь моргнуть — возникает на пустом месте прекрасный дворец. Так все здесь чудесным образом изменилось.

В детстве Нариман любил приходить сюда. Тогда Атшабар казался сохранившимся островком исторического прошлого, уцелевшей частью древнего Тараза. Что было здесь в те годы? Сплошные базары. Мучной базар, сенной, то, что называют барахолкой, зеленные ряды, дынный рынок, скотный базар — все, кроме невольничьего рынка. Не хотел умирать средневековый город Тараз. В пестрой базарной толпе можно было встретить купцов в самых причудливых нарядах, равно говоривших на тюркских, арабском, персидском, русском и китайском языках. На скотном базаре, раскинувшемся чуть выше Атшабара, покупателям предлагались целые отары знаменитых красношерстных овец казахской породы, которой славился Талас. Отсюда в разные концы гнали табуны прекрасных лошадей. Неутомимые скакуны были желанней красавиц. В школьные годы Наримана здесь, где сейчас стоит светлое здание — корпус института, высились горы урюка и персиков, штабелями лежали жгуты сушеных дынь, горбились мешки сушеных яблок и груш. Острые запахи пряных восточных блюд доводили до обморока полуголодных интернатских ребятишек. Здесь жарился румяный кебаб, исходили паром манты, плавали в красном жире густо наперченные пельмени, млел в горшочках пити, мелко дрожала в чашах тонкая дунганская лапша. От этого волшебного сытного духа кружилась голова. Краснолицые повара гнали детей прочь от котлов. Но уйти отсюда было выше человеческих сил. Голодные глаза пожирали целые чаны огненной сурпы, съедали тысячи шампуров шашлыка.

— Эй! Подите прочь! Ух, оборванцы!

— Р-р-р! — огрызались пустые желудки.

Особенно интересно было на кавун-базаре. Здесь возвышались красочные пирамиды золотистых дынь, полосатых и темно-зеленых арбузов. Дыни были покрыты тонкими узорами, которые узбекские мастера переносили на мечети и минареты, заложив их в основу своего орнамента, подобно тому, как казахи взяли в рисунок своих ковров рога гордого архара.

Богат был сладкий, недоступный ребятишкам базар! Интернатских детей кормило государство, которое еще не оправилось после войны. Оно прежде всего позаботилось о детях, но нужно было восстанавливать города, залечивать раны… Трудно было, и дети понимали это, не жаловались. Но что делать, если ноги сами несут к торговым рядам, если глаза не могут оторваться от пестрого, душистого великолепия? Дети завидовали осам и пчелам. Тех никто не прогонял. Арбузы и дыни лопались, переполненные соком. Маленькие оранжевые дыньки «ангелеки», похожие на марокканские апельсины, сладчайшие песчаные дыни в сетке узоров, желтые, бледно-лимонные, коричневые, полосатые, как бухарские халаты. Каких только дынь не было на этом базаре! Счастливые пчелы…

Нариман сидел на скамейке в сквере, разбитом на Атшабаре, и тихо смеялся своим воспоминаниям. Здесь они с Жарасом однажды дыни воровали. Худолицый коричневый старик в чалме всегда дремал, уронив голову на впалую грудь. Но стоило ребятишкам приблизиться к дыням, он просыпался, махал на них тощей рукой в широком рукаве пестрого халата и дребезжал:

— Прочь! Прочь! Подальше!

Дыни у него были лучшие на Атшабаре. «Беспалды»! Насыщены не соком, не сахаром, а медом. Покупались они оптом по дешевке у черного, подобно корню, дехканина, которому так же трудно оторваться от земли, сдвинуться с песков Большого Бурула, как тому же корню. Куплены там, а на базаре продаются втридорога. Жарас с первого взгляда возненавидел спекулянта. Однажды он решил над стариком подшутить и привлек к своей затее Наримана.

Возле пивной на Атшабаре всегда стояли на привязи лошади. На них приезжали в город различного рода активисты с гор и из степных аулов. Сходились активисты в пивной, разговаривали и кружку за кружкой пили янтарное пиво. Лица их багровели, речь становилась шумной. А лошади все это время стояли на солнце, обмахивались хвостами, отгоняя слепней и мух, грызли удила, грызли сухое дерево коновязи. Никто и не думал напоить их, корму задать.

Жарас подошел прямо к лошадям и наловил целую горсть слепней. Потом кивнул Нариману, и они снова отправились на кавун-базар. Кустистые брови старика почти полностью закрывали глаза. Он, как обычно, дремал. Рядом стояла его арба, к которой был привязан холеный серый осел. Перед ним лежала охапка свежего клевера. Старик ухаживал за своим ослом лучше, чем иной хозяин за аргамаком. Каждая шерстинка блестела, как серебряная. Жарас подкрался к ослу и, делая вид, что хочет погладить его, выпустил на волю слепней. Те расползлись по ослиной шкуре, расправили помятые крылышки и впились в тело несчастного животного. Осел сначала подергал кожей, пытаясь