Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

— Ну, Юкка, как дела? — спросил он, протянув Ялонену руку.

— Плохо, — Юкка кивком головы показал на лежавший перед ним скудный завтрак. Синяя салака, несколько холодных картофелин, хлеб без масла, кофе без молока. — Туговато со жратвой.

Фомин снял фуражку и, подставив светло-русую голову лучам весеннего солнца, стал раскуривать трубку. Свою табакерку он оставил открытой: он знал, что финны охотно курят этот табак. Табак-то капитанский, с приятным ароматом, и стоит дорою.

Ялонен откусил хлеба, запил его кофе. Потом спросил:

— Ну, а в Питере что нового?

— Вот только что здесь были господа из адмиралтейства, — ответил Фомин. — Готовится новое наступление. Хотят воевать до победного конца...

— Значит, до победного? — усмехнулся Юкка.

Рабочие собрались вокруг Фомина и Ялонена. Анстэн уже давно поглядывал на табакерку Фомина.

— Угощайтесь, — засмеялся тот, заметав взгляды Анстэна. Руки одна за другой потянулись к табакерке.

Фомин рассказал много интересного. Оказывается, он приехал в Петроград тем же самым поездом, которым возвращался из эмиграции Ленин. Правда, Фомин не знал этого и был удивлен, когда увидел, что вся площадь перед Финляндским вокзалом запружена народом.

— Темно уже было. Площадь — точно море колышется. Все с красными знаменами, с факелами... А посередине — броневик. С него Ленин и выступал. Близко пробиться и думать было нечего. Но я его видел и слышал. Ленин говорил, что теперь мы идем к новой революции, к пролетарской социалистической революции...

Карпакко сидел в сторонке, прислушиваясь к беседе. Ему, правда, то и дело хотелось вставить словечко, но он заставлял себя молчать. Он-то понимает их политику, политику этих русских. Говорят, что они, мол, за самостоятельность Финляндии, а чего же не уходят из страны?

А этот Юкка? Аукусти не понимал его: сидел в Сибири, столько несправедливостей испытал, на собственной шкуре познал, как Россия угнетает финнов, — а вон как балакает с русским, что с лучшим приятелем!

Аукусти знал, что Ялонен раньше работал в Хельсинки и во время Свеаборгского восстания [2] был в числе финнов, пришедших на Кунинкансаари на помощь русским матросам. За это он был на пять лет сослан в Сибирь.

В Сибири Юкка научился говорить по-русски, пусть неважно, но во всяком случае может объясниться.

Карпакко хмурился: эти русские себе на уме! Тот же Фомин, например, охмуряет Хельми, сестру Юкки. Он, Аукусти, своими глазами видел, как Фомин провожал ее. Он даже пробовал было поговорить об этом с Юккой, но тот невозмутимо ответил: «Чего ты мне говоришь? Скажи Хельми».

Аукусти слышал, что матросы пристают к заводским девчатам, нахально навязываются в провожатые. Попробовали бы при нем!..

Узнав от Эстери, что опять какая-то из девчонок вышла замуж за русского, он начинал ворчать.

— Да чего же тут предосудительного? — сказала ему как-то Эстери. — И я бы вышла, если бы не ты...

— И ты?

Аукусти растерялся и замолчал.

СТАРИНА ИЗ СЁРККИ

Возвращаясь с работы, Юкка и Тенхо Халонен встретили старого знакомого, с которым не виделись уже несколько лет. По дороге торопливо шел Старина из Сёркки[3] в сером полупальто, синем костюме, в пьексах, какие обычно носят сплавщики, с рюкзаком за спиной.

— Ну, здорово! Опять появился? — обрадованно приветствовал его Юкка.

— Знать, суждено было появиться, — улыбнулся Старина.

Высокий, краснощекий, он выглядел довольно бодро.

У Халоненов все были дома. Тойво сидел на полу и массировал матери ноги. Младший, Сеппо, навалившись грудью на подоконник, смотрел во двор.

— Еще немножко, тут сбоку, вот здесь, — говорила мать Тойво. — Нет, не так сильно...

Увидев Старину, появившегося вместе с Тенхо в воротах, Сеппо буркнул:

— Опять идет...

Халоска[4] сразу поняла, о ком идет речь, и поспешно натянула чулки.

Она стояла перед зеркалом, когда Старина вошел в комнату. Гость сразу заметил, как растерялась хозяйка. Нарочито медля, он опустил рюкзак на пол у дверей, снял шляпу и поискал глазами, куда бы ее положить. Наконец, протянул хозяйке руку.

Их рукопожатие было крепким и долгим. На лице Халоски мелькнула робкая улыбка.

Старина сел на скамью у окна, сильной рукой притянул Сеппо к себе: он скучал по этому мальчонке, как по своему сыну. Тенхо куда-то вышел, а Тойво исподлобья смотрел на гостя. Тенхо как-то сказал ему, что у матери и этого дяденьки «когда-то давно, еще до папы, что-то было»... Тойво тринадцать лет, и от того, что он услышал от брата, на душе стало неприятно, как-то обидно за отца.

— Пошел бы и ты погулял, — шепнула мать.

Тойво нехотя поднялся.

Халоска стала растапливать плиту, чтобы сварить кофе.

— Ну, как ты поживаешь? — спросил Старина. Поглаживая Сеппо по голове, он следил, как суетится Халоска. «Осталось в ней что-то и от прежней Сийри, — думал он. — Хотя бы походка...»

— Да так, потихоньку... Правда, трудно приходится теперь с такой оравой, — ответила Халоска, вздохнув.

— А дед где? — удивился гость, не увидев старика Халонена на кровати, где слепой обычно сидел.

— Там, во дворе...

— Значит, жив еще?

— Жив.

На улице Тойво вспомнил, что Старина никогда не приходит к ним без гостинцев, поэтому он вскоре вернулся домой.

Гость все еще сидел у окна, закинув ногу на ногу, и держал спичечный коробок, который Сеппо силился отнять у него. Заметив, что Сийри собирается переодеться, Старина взял Сеппо за руку и предложил:

— А ну, ребята, пойдемте-ка попьем лимонаду, пока мама все приготовит.

Предложение соблазнительное, и мальчики, конечно, согласились. Не часто им приходится пробовать этот шипучий, пенистый напиток.

Пока они ходили, Халоска успела накрыть на стол. Гость стал разбирать содержимое своего рюкзака.

— У тебя новый рюкзак, — заметила хозяйка.

— Да, купил в Хельсинки.

— Так ты ехал через Хельсинки?

— На этот раз через Хельсинки.

После смерти отца Старина приезжал к ним каждое лето. Ночевать он никогда не оставался — не хотел, чтобы о Сийри пошли сплетни.

Тенхо и Тойво не правилось, что Старина бывает у них. Это было им не по душе, но они видели, что всякий раз, когда заходит Старина, лицо матери светится радостью. Она даже ходит легче, словно забывает про свои больные ноги. «Да, конечно, отца уже нет, а этот человек был его другом...»

Попили кофе. Но Старина не торопился уходить. Ждал Юкку Ялонена.