Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

Мы провожали миноносец-письмоносец с высокого юта плавбазы. Шустрый кораблик выбрал якорь и, попыхивая из широкой трубы полупрозрачным горячим дымком, ринулся на восток, домой, на Родину… Он уносил пухлую пачку наших писем, и среди них мое, с дельфинами на конверте.

На сигнальных фалах плавбазы взвились флаги: «Счастливого плавания!» Мы смотрели эсминцу вслед. Только не сожги трубки в котлах, не намотай на винт обрывки сетей, не сбейся с курса… Пусть минуют тебя штормы и аварии. Донеси наши письма…

4.

Долгожданный танкер возник из морской синевы и солнечного блеска. Длинный, осанистый, он приближался к нам не спеша, гася инерцию хода. Из его иллюминаторов торчали жестяные совки-ветрогоны. Жарко. На корме – название белорусского города: «Слоним». Прочитал – и посреди бескрайней голубой пустыни повеяло детством. Зеленая речка Щара с плосконосыми зелеными щуками, которых выуживали слонимские рыбаки прямо с плотов. Старинные костелы под сенью древних лип, душистые заросли персидской сирени, и тревожный гул роскошных майских жуков…

Матросы танкера высыпали на палубу, пестрые, как корсары. Мы разглядываем их, смуглых, длинноволосых, во все глаза – точно марсиан, а они точно так же – нас, белолицых, в диковинных васильковых пилотках с козырьками.

– У борта не курить! Не курить! – покрикивает со шланговой палубы слонимский боцман – волосогрудый малый в зеркальных очках. На голове у него матерчатое кепи с надписью: «Нида».

Наш механик пробыл на танкере битый час. Слонимцы перерыли все бумаги, но так и не могли найти паспорт на дизельное топливо. «Ухо с ручкой!» – в ярости обозвал про себя Мартопляс рассеянного капитана и перебрался по зыбкой сходне на подводную лодку. Абатуров вылез ему навстречу, прикрыв дверь ограждения рубки:

– Ну что, мех, за сколько управимся?

– Похоже, останемся без заправки, товарищ командир… Они паспорт на топливо потеряли.

Абатуров присвистнул и сбил на затылок тропическую пилотку с длинным синим козырьком:

– Че де?

Мартопляс пожал плечами.

– А что делать? – ответил сам себе командир. – Будем принимать!

– Товарищ капитан третьего ранга, без паспорта нельзя! Неизвестно ни коксовое число, ни цетановое! Запорем дизели!

– Надо сделать так, чтобы не запороть.

– Это невозможно! Я не знаю качество топлива. Пусть пришлют другой заправщик.

Дать РДО: «Район занять не могу, так как не могу заправиться без топливного паспорта»? Засмеют… На мостике! Вахтенный офицер, по местам стоять! К приемке топлива! Мартопляс почувствовал, что ему изменяет обычная покладистость. Внутри закипело, и он, не узнавая своего голоса, отчеканил:

– Я не буду заправляться, товарищ командир!

– Что-о?!

– Я не имею права принять топливо без паспорта!

Но и Абатурова уже понесло: перечить командиру в открытом море, на боевой службе?! Да за такое под трибунал идут!

– Товарищ капитан-лейтенант-инженер, я вам приказываю начать приемку топлива!

Это уже был не просто приказ, это было юридическое заклинание, после которого отказ Мартопляса становился воинским преступлением.

– Есть начать приемку топлива! – Капитан-лейтенант-инженер ответил так, как требовалось, чтобы отвести занесенный над головой меч военной юстиции. Но и он не желторотый лейтенант, вышедший в первую автономку. – Товарищ командир, прошу записать ваше приказание в вахтенный журнал!

– Хорошо, запишу, – процедил Абатуров. Мартопляс ринулся в шахту рубочных люков с таким видом, как будто он проваливается в нее раз и навсегда. Командир нажал клавишу селектора яростно, словно гашетку пулемета, и отчеканил команду, которую должен подавать старпом:

– Личному составу – приготовиться к приемке топлива!

Напряжение на мостике разрядил доклад сигнальщика:

– По пеленгу сорок – низколетящая цель!

Мы все ожидали увидеть патрульный «Орион» – натовские самолеты облетают якорные стоянки наших кораблей по нескольку раз в сутки, – но вместо белых американских звезд на крыльях алели наши, родные! Матросы замахали пилотками, а на танкере кто-то поднял брандспойт и отсалютовал пилоту фонтаном морской воды. Самолет был палубным и стартовал, видимо, с авианесущего крейсера «Киев». Он, должно быть, где-то рядом, за горизонтом…

5. Башилов

Капитан танкера, моложавый южанин в новомодных линялых джинсах, прислал нам приглашение на ужин. Командир, Симбирцев и я перебираемся по зыбкому трапу мимо жадно трясущихся шлангов. Тугие струи соляра наполняют цистерны.

– Что наш штурманец сгущенку тянет – один к одному! – ласково поглядывает Симбирцев на лодку с высоты танкерной надстройки.

И сразу представился Васильчиков, по-вампирски всосавшийся в пробитую банку. Похоже.

На трапе жилой палубы промелькнула голоногая женщина в красной юбке клеш. Мы провожаем ее глазами, как видение из мира иного… Буфетчица? Горничная? Кокша?

– Все, Сергеич! – вздыхает Симбирцев. – Завязываем с ВМФ и переходим плавать на белые пароходы!

В двухкомнатной капитанской каюте царит райская прохлада. Забытым багрянцем пылает «Золотая осень» на репродукции на всю переборку. Под картиной стоит вентилятор, и кажется, что ветерок веет не из-под его лопастей, а прямо из березовой рощи, даром что без запахов реки и травы… Впрочем, есть и трава – листья салата и кинзы наполняют каюту ароматами покинутой земли – откуда все это взялось посреди океана, знал только Олимпий, хозяин каюты и роскошно сервированного стола.

Гостеприимство капитана «Слонима» не имело границ. Мало того что он предоставил нам, столько месяцев не мывшимся горячей пресной водой, свою ванную комнату с набором заграничных шампуней, дезодорантов, лосьонов, который составил бы честь туалетному столику иной кинозвезды, Олимпий накрыл такой стол, что непритязательные гости с застарелой оскоминой от консервированного хлеба и баночной картошки переглянулись и зацокали языками.

На белоснежной скатерти из груды сицилийских апельсинов, кипрских яблок, марокканских гранатов, винограда и бананов выглядывали изящные бутылочные горла греческого коньяка «Метакса» и отечественного боржома. Нежно розовела ветчина, плакал сыр и благоухали яблоки. Прежде всего мы набросились на яблоки. Крепкие и спелые, они кололись на зубах, как сахар. Мы стыдливо прятали кровяные следы десен. «Метаксу» во избежание соблазна командир, под тяжкий вздох старпома, попросил убрать.

Потом, когда утолены были первый голод и первая жажда, когда обсказано было все, что может волновать моряков независимо от того, под каким флагом они ходят – красным, торговым, или бело-голубым, военным, когда беседа, несмотря на взрывную силу чашечек с турецким кофе, пошла на спад и паузы все чаще и чаще стали заполняться клубами сигарного дыма, Олимпий нажал клавишу японского магнитофона, и мощные стереодинамики испустили вдруг глубокий и томный вздох женщины. Тут же возникла торопливая мяукающая музыка; сквозь нее пробивался ритм неспешный, но властный…

– «Любовь мулатки», – подмигнул хозяин, – музыкальный этюд с натуры. В Палермо покупал.

Ритм нарастал. Вздохи женщины учащались. Они становились все нетерпеливее, мулатка изнемогала.

Я покосился на Симбирцева: он слегка изменился