Том 5. Смерти нет! - Андрей Платонович Платонов

Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повел его куда-то, и вдвоем они убили немца, – неизвестно, кто из них, – а позицию нашел Сергей.

Так он и жил в полку, при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушел, что в тыл он не пойдет, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них все, что надо, и снова вернется в часть к отцу, когда мать по нем соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.

А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьезно поранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась, она была раньше еще поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость, и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она еще по мужу скучала… Остался Сергей сиротой.

Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных всех человеком. Мальчик ответил Володе тоже всем сердцем.

– А я-то не их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю еще по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет… Да и когда еще Володя вернется, и куда его направят! Ну, это там видно будет…

Майор Бахичев задремал и уснул. Сережа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно-счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война.

Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трех кроватях – майор Бахичев и я, а Сережи Лабкова не было.

Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушел куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушел, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку, может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.

1943

Верное сердце

Рота с маршем расположилась на привал в балке, поросшей дубовым кустарником. Назавтра бойцы должны быть подготовлены к военной присяге, а затем они пойдут в битву на передний край.

Командир роты лейтенант Константин Чепурный принял роту всего неделю назад и не вполне еще освоился со своими людьми; в роте были и молодые люди и постарше, разных гражданских занятий и разной души.

Сам Чепурный был еще молодой офицер и застенчивый человек, и эта смущенность перед людьми мешала ему быстро сближаться с ними; однако кто узнавал Чепурного близко, тот видел, что застенчивость этого человека и его постоянное желание стушеваться служили ему на пользу. Это свойство сдерживало энергию командира от расточения ее в пустую, в ненужную для воинского дела суету, и хранило ее душу цельной, постоянно готовой непосредственно воспринимать действительность в ее истинном значении.

В поросшей балке, когда красноармейцы присмотрелись и вслушались, существовал весь великий и прекрасный мир жизни. Там пел соловей своим словно сияющим голосом и укромно куковала грустная кукушка, вдалеке в устье балки, где находилось заглушённое травою болото, какой-то жук мычал голосом быка и чувствовал там, наверно, себя хорошо; трава возле бойцов светилась в ответ солнцу живым кротким светом своей зеленой жизни, а листья кустарника просвечивались насквозь, обнажая тайну их нежных тел, питающихся солнцем.

– Тут жить ничего, – удовлетворительно оценил местоположение пожилой боец Абрам Тихонов. – Тут и умирать неохота!

– А вдруг да придется, дядя Абрам, – отозвался в сомнении Пронин, тоже не юный уже человек. – А вдруг да, глядишь, неделя-другая минует, и мы с тобой лежим где-нибудь в овраге кверху ногами, не в этом, так в прочем месте!..

– Такая ошибка жизни бывает! – согласился Абрам Тихонов. – И тогда солдату приходится враз помирать! От этого, брат, как вспомнишь, так в уме тоска!.. Вот ведь враг какой навязался на нас, чтоб ему век не стоймя стоять, а лежмя лежать!..

Лейтенант Чепурный слушал и понимал, что эти бойцы неправильно думают о смерти. Солдат есть высший человек, призванный сберечь от смерти свой народ, а не такое глупое существо, которое лишь радуется, что оно живет, и уже заранее боится, что ему придется когда-нибудь умереть. Такое существо не воин, но даже и не человек, или совсем слабый, дрожащий человек. Однако кто же, как не он, лейтенант, командир роты, должен научить своих людей правильному пониманию жизни и смерти? – Ведь он им здесь должен заменить и лучшего друга, и наставника, которого бойцы не знают теперь кроме него. Бойца нигде нельзя оставлять в сиротстве, без опоры на командира, потому что такой горюн-солдат будет не воин, а калека.

Лейтенант велел бойцам почистить и осмотреть оружие, чтобы назавтра было загодя все исправно, а затем спросил у красноармейцев: «Что такое есть у солдата, что считается самым первым и важным его оружием?»

Бойцы задумались, озадачились и стали говорить по-разному. Один сказал, что это – штык, другой – сытный приварок, третий – приклад от винтовки и жилистая рука, четвертый – упитанное тело бойца с одеждой на нем и ладной обувью, пятый – просто идея в мыслях…

– Нет, это все неточно, вы не угадали, – сказал лейтенант Чепурный. – Первое и самое сильное оружие есть верное сердце солдата. А верное сердце есть любящее сердце. Потому оно и верное, что любит и не может забыть свое отечество – землю своих родителей и землю своих детей, ту самую землю, из которой составлено наше собственное тело и наше сердце. А если даже можно это нечаянно забыть, то все одно будешь чувствовать, что любишь отечество,