Пустое сердце Матвея - Ашира Хаан

— Какой маленький!

— Самое обидное было, — неожиданно продолжил он. — Что мне запретили есть мороженое. Мама почему-то думала, что астма бывает от простуды. Кашель же! И на улицу надевала мне шапку и шарф даже если было тепло.

— А ты снимал?

— Ну конечно! И варежки снимал, когда мы в снежки играли, иначе лепить их неудобно. И вот однажды после такой битвы на снежках у меня случился серьезный приступ. Как обычно — скорая, уколы, больница. Мама так плакала… И ругала меня. Я ж дурак, сознался.

— Ты же был маленьким! — возмутилась я. — За что тебя ругать?

— Ну да, я вырос и понял, что мама просто очень сильно боялась за меня и чувствовала себя беспомощной. Ее саму врачи ругали. Она и сейчас ничего не может ответить на хамство, а в двадцать с небольшим вообще только плакать умела.

— А папа твой где был?

Он молчал так долго, что я решила — сеанс откровенности окончен.

Но спустя минуту или две Матвей глухо сказал:

— Папа мной не особенно интересовался. Лет до тринадцати, когда начал учить, как быть мужчиной. Он намного старше мамы, и у него очень… старомодные взгляды. Дети — женское дело. Задача мужчины — обеспечивать семью. Он свою часть сделки выполнил, деньги принес, а мама — не справилась.

— То есть, она одна с тобой возилась? Бедная девочка!

— Ага, — он невесело усмехнулся. — Папе похер, мама не вывозит. И я во всем виноват.

— Да нет же! — попыталась я возразить, но он не слушал, погрузившись в свои воспоминания.

— Я научился скрывать все, что могло расстроить маму. Однажды сломал палец, так просто примотал палочку от мороженого и так ходил, пока он не сросся.

Матвей положил руки на одеяло, демонстрируя, что мизинец на левой действительно был кривой, отличался от правого.

Я как-то раньше и не замечала.

— И с температурой на уроки ходил. Как-то жахнуло сорок с лишним, у меня аж сосуды в глазах полопались. Выглядел как вампир. Русичка заметила, отправила в медкабинет, но я по пути сбежал и спрятался в раздевалке. Заснул там у батареи, проспал до вечера. Школу закрыли, родаки меня потеряли… — он рассказывал это с улыбкой, но мне было все страшнее. — Сторож меня нашел, когда я уже бредить начал. Мне та-а-а-ак влетело потом…

Жалеть Матвея было как-то неловко.

Наглого мужика, который привык унижать женщин и понтоваться перед мужчинами.

Но здесь и сейчас, в полутьме палаты, в теплом свете ночника, у него был беспомощный взгляд маленького мальчика, которому пришлось самому решать свои проблемы, чтобы защитить родителей от своих болезней.

И он решал. Фигово — но как умел.

Матвей смотрел в пространство невидящим взглядом, словно перед его внутренним взором крутилось какое-то совсем иное кино.

Про детство? Про маму? Папу?

Или про те случаи, когда ему было больно и страшно, но он не мог ни к кому обратиться за помощью?

Я придвинулась ближе, накрыла его ладони своими. Очень горячие, будто у него сейчас тоже была температура под сорок, как тогда, в школе.

Он как будто не почувствовал моего прикосновения, только очень тяжело вздохнул.

— Матвей… — тихо позвала я.

— Что? — он перевел взгляд на меня.

— Зачем ты тут? На самом деле?

— Развлекаю тебя, — усмехнулся он.

— Спасибо, но… Не надо, — попросила я. — У меня правда все хорошо. Ты не спасешь того маленького мальчика, если будешь дежурить тут рядом со мной.

— Я не для этого… — он вздернул голову, встряхнулся, будто просыпаясь. Стряхнул мои руки со своих. — Не лезь ко мне в голову, ты хреновый психолог, Марта.

— Не лезу. Просто подумала, что…

Его губы скривились в злой усмешке, а глаза сощурились.

Одинокого мальчишки как не бывало.

— Не о том подумала, — хмыкнул он. — Лучше подумай, что ты мне теперь должна за трогательную заботу.

— Ты сказал, что это не в долг.

— А деньги мне от тебя и не нужны.

— Что же?

— Секс, конечно, — он ухмыльнулся. — Что еще может быть надо от женщины?

— Ты ничего не забыл? — покачала я головой и глазами указала на кольцо на его правой руке.

Матвей перевел на него взгляд и некоторое время рассматривал, словно увидел впервые.

А потом достал из кармана телефон.

Нашел нужный контакт и продемонстрировал мне экран с надписью «Лера».

Нажал вызов и сразу переключил на громкую связь.

— Алло! — отозвался женский голос после пары гудков.

— Привет, драгоценная моя! — Матвей поднес динамик к губам и поймал мой взгляд. — Чего не звонишь? Совсем не соскучилась?

— Ты занят, не хочу тебя беспокоить.

— Ну и что? Впрочем, неважно… — он зло улыбнулся, продолжая смотреть мне прямо в глаза — Лер, скажи, пожалуйста вслух для заинтересованной аудитории, что ты не против, чтобы я тебе изменил.

Мои глаза распахнулись сами собой.

Что он делает?!

Матвею моя реакция явно понравилась, судя по тому, что улыбка стала шире.

— Пф-ф-ф-ф! Да ради бога! — захохотала Лера. — Но с тебя серьги! Шанель с каратниками.

Матвей прикрыл динамик телефона и озабоченно нахмурился:

— Что-то она тебя дешево оценивает… Так дело не пойдет, — он отвел руку и сказал в микрофон: — Лер! Помнишь, ты у меня пыталась новую бэху наныть?

— Да-а-а-а… — протянула она мечтательно. — А что?!

— Ну… — хмыкнул он. — Считай — твоя. Сейчас в салон позвоню, завтра заберешь.

От пронзительного визга в трубке заглючило динамик, и он захрипел на пределе громкости. Матвей, поморщившись, выключил телефон и бросил его на кровать.

— Проблема решена, — заявил он, демонстративно постучав по обручальному кольцу.

Марта. Двадцать пятая глава

Это было почти смешно.

Большинство мужчин так никогда и не взрослеют. У них нет нужды.

Современный мир не может предложить им никакого вызова.

Ни боли, ни крови, ни риска.

Только безопасные игры на экране и мамины объятья, если разобьешь коленку.

У женщин все иначе.

Мы ходим по грани каждый день.

Мы видим кровь раз в месяц. Мы чувствуем боль там, где они — только удовольствие. Мы знаем, что наивная возня с мальчиками в постели может закончиться смертью во время родов.

Мальчики вырастают — но продолжают играть.

Настоящая война становится лишь новым уровнем в давно пройденной игре.

А детские манипуляции, на которые так хорошо велась мама — превращаются во взрослые, на которые так хорошо ведется жена.

Сделаю уроки, если сваришь мне макароны.

Подарю машину, если разрешишь изменить.

Матвей так гордится этим ходом, так искренне радуется своей циничной лихости.

Словно ему все еще пять лет.