Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов

Кто-то нетерпеливый крикнул: «Ура!» — и начал чокаться кружками. Кто-то с ехидцей засмеялся над этим. Кто-то молчал, с грустью оглядывая друзей. Круг сжался тесно, как в дни их молодости, и солнце сияло ничуть не слабее, чем прежде, и так же цветиста и зелена была поляна, на которой вольно расположились они. Была в этом своя радость и своя горечь, пополам.

Привычная учительская манера брать разговор на себя восторжествовала довольно скоро. Выступали почти все — слушать было некому, разве что вполуха, успевая поддакивать направо и налево:

— …Ну нет, какая же это выдумка — совершенно доказанный факт: человек намазал бутерброд ножом, которым до этого доставали шпроты, и умер. Аллергия на шпроты.

— …Талант был когда-то всего лишь мерой веса в древнем Вавилоне. И сейчас этому выскочке хотелось бы вернуться к прошлому. Упростить талант, чтоб не выламывался из меры, скажем так. Сам же он откровенно из тех, кто привык обращаться с историей как с публичной девкой…

— …А я ей говорю: «Милочка, не обольщайся, пожалуйста. Не тебя он любит — твою квартиру…»

Плотникова сама была в состоянии заговорить кого угодно. Но в эти минуты ей больше всего хотелось тишины и уединения. Она уже не поглядывала украдкой на Карасева, словно вычеркнув его из сидящих, односложно отвечала на вопросы Женечки и озабочена была только одним, как бы незаметнее встать и уйти из этого круга.

…Сколь ни увлечен был Карасев беседой с Ник Ником, взгляд его привычно скользил то по Ваське, понуро слоняющемуся у леса, то по однокурсникам: все ли в порядке среди них… Настроение Плотниковой он уловил, но не счел себя виновным в ее миноре, лишь подумал, что следует подойти к ней с каким-то знаком внимания, и снова отрешился от круга.

С Семибратовым у Карасева были свои особые разговоры, которые стоило бы отложить до более удобного момента, но почему б и не сейчас, если можно расположиться на траве поудобней, за спинами: вроде б в кругу — и в то же время наособицу. Они имели много общих знакомых, земляков, вершащих дела немалые. Пожалуй, к обширной родне своей относились оба с меньшим вниманием, чем к перемещениям этих близких по духу людей. Кто-то явно преуспевал на службе, а кто-то «сошел с круга». Кто, с кем и почему? В особой цене была именно эта конфиденциальная информация, имеющая для посвященных не только познавательный интерес.

Разумеется, помянут был Яковенко, так и не приехавший на сбор. К его делам возвращались не однажды.

— Не хочу предвосхищать, но… — нагнувшись к самому уху Карасева, Ник Ник прошептал, куда прочат Яковенко, и услышал в ответ лишь сдержанное:

— Не думаю.

Прищурясь от солнца, Карасев провожал взглядом подчеркнуто прямую, удаляющуюся к автобусу фигуру Плотниковой. Он встревожился было, заподозрив намерение сослаться на нездоровье и уехать обратно тотчас — чтоб досадить ему, она способна и на такое. Однако, миновав автобус, Плотникова задержалась на опушке редкого сосняка, словно раздумывая, идти ли дальше, в сторону Шошьи. И Карасев вдруг ясно представил: она наверняка не простит ему Шошьи, если он не наберется духу сказать там, что любит ее и поныне.

— Сам-то вовсе в бумагах погряз или макушка еще видна? — спросил он Семибратова, когда голубовато-серое платье растворилось в солнечных бликах.

— Видна, видна, с обзором в триста шестьдесят градусов. Так что могу быть полезен не только по нашей части.

— То есть? — насторожился Карасев.

— Женечке-то красиво пообещал. А как действовать будете?

— Через Совмин надавим.

— Гостехнадзор, Госарбитраж, комиссии — долгая тяжба.

— Что предлагаешь?

— В области у химиков новый объект из той же серии. Есть возражения по части сбросов.

— Опять лепят на авось?.. Ну, уж на этот раз не пройдет!

— Между прочим, и наша подпись должна стоять.

— Так, так.

— А кроме всего, есть там понятливый человек.

— С этого бы и начинал, — сердито сказал Карасев. — Кто он?..

Разговор ушел в привычный поиск людей, способных повлиять на ведомство, где важно было знать не только компетенцию и степень влияния, но, не в последнюю очередь, — связи, пристрастия… — все то, что исподволь двигает маховики и шестеренки служебного механизма. Осведомленность Ник Ника на этом поприще, казалось, не знала границ. И тем не менее Карасев почти утратил логическую связь беседы, поддерживая ее за счет банальных вопросов.

Тревога, родившаяся с уходом Нелли Сергеевны, то и дело заставляла его вглядываться в опушку леса, где не замечалось никакого движения.

Все утро, пока рядом находилась Плотникова, Карасев как бы сверял поступки с ее реакцией. Пора было признаться самому себе, что он по-прежнему хочет нравиться ей. И не было бы в том ничего удивительного, если б вместе с этой очевидностью Карасев не ощутил почти юношеское стремление очиститься от наносного и стать лучше, чем он есть. Его престиж в городе был достаточно высок, а время заполнено до предела, чтобы избегать подобных рефлексий. И вдруг…

Имей Алексей Иванович большую склонность к самоанализу, он должен был бы признать, что импульс этот вовсе не мимолетная блажь. Ведь, честно признаться, между ролью предприимчивого, демократичного, раскрепощенного от условностей лидера, которую он избрал для себя, и истинной его ролью был просвет, и немалый. Он смутно почувствовал это, уйдя взглядом от вдохновенного одутловатого лица Семибратова в янтарное марево сосняка, где что-то голубовато мелькнуло, и возвратившись к беседе вновь.

Ник Ник говорил с той вкрадчиво-доверительной, приобретенной в столице интонацией, которой чаще всего предпочитает наушничать зависть. В иной обстановке Карасев наверняка не придал бы значения этой мелочи: такие ли откровения приходилось выслушивать. Но здесь, под сенью юности, где каждый обращался на «ты», шепоток этот вдруг вызвал в Карасеве внятное ощущение брезгливости. Он едва приметно поморщился, словно от чересчур резкого запаха приправы. Однако ответная реакция последовала тотчас. Ник Ник умолк, огладил в кулак ухоженную бороду и окрепшим голосом продолжил беседу:

— Да, кстати… Притормозить этих химиков в данной ситуации не сложно — не такое тормозили. Только имей в виду, что среди них и шуряк Игоря. Какой-то у него в проекте свой интерес, едва ли не кандидатская…

Мосластая куриная нога повисла в руке Карасева вопросительным знаком. И, как всегда при неожиданных осложнениях, в стремительную гонку включились импульсы мыслей: «Что за ход? Что за этой вроде бы дружеской, по-мужицки простоватой услужливостью? Забывчивость, наивная простота исключаются. Подвох? Но с какой целью? Испытать на прочность его решимость помочь Шурочке? Отыграться? За что? Проверить истинное отношение к Яковенко, чтобы потом при случае предать с таким же сочувствием в голосе?..»

— Шурин Яковенко