Разговоры в рабочее время - Нелли Воскобойник

Это – ритуал. И я соблюдаю его до последней точки. Я люблю посидеть на Лидиной кухне. Хотя вкус кофе ужасный, но я ведь не способна оценить ни вино, ни коньяк, так что прекрасно сознаю, что виноват не кофе, а мои плебейские вкусовые рецепторы.

Выпив, мы переворачиваем чашечки от себя, а потом глубокомысленно рассматриваем яичный фарфор. Кофейных разводов нет – фильтр позаботился. Да и все равно ни я, ни Лида гадать не умеем. Но в тех краях, где мы росли, с каждой кофейной чашкой поступали именно так, и мы не собираемся менять благородный обычай.

– А помнишь, – говорит Лида, – тетя Армуся нагадала тебе, что ты поступишь на медицинский? Хотя ничего удивительного – с золотой медалью и выучив химию Глинки наизусть…

– Откуда же тетя Армуся могла знать, что у меня будет золотая медаль? – спрашиваю я. – Нам тогда было лет десять…

– Да по тебе всегда видно было, – смеется Лида. – А вот как она могла знать, что я выйду замуж за летчика?

– Удивительно, что мы никогда не вспоминали этого, – говорю я. – Мы ведь пили кофе в ее подвале в первый раз жизни. Сначала мололи по очереди ручной кофемолкой, а потом она сварила на керосинке в джезве. Мы выпили, и она нам погадала.

– А помнишь, – медленно говорит Лида, – что еще она сказала?

– Что мы умрем в Иерусалиме! – выпаливаю я. – Мы так смеялись… и она вместе с нами. Иерусалим тогда был мифический город, как Китеж-град. Мы поняли, что никогда не умрем… и не удивились. В десять лет все бессмертны.

Лида уносит чашки в мойку и спрашивает, не оборачиваясь: «Была в Хадассе? Что сказал врач?»

– Да что он знает, – отмахиваюсь я, – он же не тетя Армуся. Назначил еще один курс химиотерапии.

Кадушка

Позвонила Машенька, сказала, что в их магазине выбросили капусту. Ариадна Марковна чувствовала себя неважно – побаливала спина, стреляло в ногу. Но сроки подошли – уже декабрь, а капуста еще не заквашена. Старухой она себя не считала, так что отговорок не могло быть никаких. Не встречать же Новый год без свежих солений! Она надела полушубок и вышла на стылую улицу.

До магазина дошла, подгоняемая ветром, быстро, а там – Маша не соврала: кочаны белые, круглые. Килограмма на полтора каждый. Настроение у Ариадны поднялось. Даже боль в ноге показалась не такой пронзительной. Удержаться было трудно, она выбрала четыре отличных кочана, килограмм морковочки, прихватила кило крупной соли, расплатилась и пошла домой. До двери добралась с трудом – тяжело, восемь кило, да с ветерком, да снежная крупка в лицо.

Дома отдыхать да разлеживаться не стала. Намазала бедро «звездочкой», ободрала верхние листы капусты и принялась за работу. Особенно было приятно, что для капусты в стенном шкафу хранилась специальная деревянная бадейка – в наше время большая редкость. Максим куда-то ездил и привез матери. Хотя груз неудобный и тащить его издалека было непросто, но Максик знал, чем ее порадовать, и любил это делать.

Пока мыла кипятком тяжелую бадейку, пока шинковала капусту, боль разрасталась, и нога стала как чужая. Она все же тщательно размешала капусту с морковкой и солью. С огромным трудом добрела до шкафчика, нашарила пакетик с лаврушкой. Сунула с десяток листиков внутрь и побрела к кушетке. Со стонами бочко́м присела и чудом примостилась на твердом диванчике. Наконец-то боль стала терпимой.

Однако было еще одно неотложное. Бадейку надо закрыть, положить на крышку специальный (заранее вымытый вместе с кадушкой) камень-гнёт и все вместе вынести на балкон. А это дело было ей теперь совершенно не под силу. Может, дней через пять она и сумеет, но за это время вся кухня и зала провоняют капустой так, что сроду не выветришь. Оставалось звонить Максиму.

За небольшим столом в кабинете заместителя начальника штаба шел напряженный разговор. Совещание длилось уже больше двух часов, все устали, и чувствовалось взаимное раздражение. В комнату вошла секретарша и наклонилась к уху одного из участников. «Макс, – сказала она шепотом, – ваша мама разыскивает вас. У нее что-то срочное».

– Сэр, – обратился Максим к председательствующему генералу. – У меня неотложное семейное дело. Вы позволите мне переговорить незамедлительно с матерью?

– Да, конечно, полковник, – устало отозвался тот. – Нам всем пора передохнуть. Так мы ни до чего не договоримся. Идите, идите, Макс. И вы, парни, можете размяться. Перерыв пятнадцать минут.

Максим вышел в секретарскую, нашел свой телефон, мама была на линии.

– Ты знаешь, Максик, – сказала она, – я бы не стала звонить по пустякам. У тебя такая важная и трудная работа… Но опять приступ ишиаса. И сильный!

– Ах, боже мой! – ужаснулся Максим. – Как ты умудрилась?!

– Ты не сердись, голубчик, в магазине появилась капуста, ну я и взяла на засолку шесть кило…

– Что значит «появилась»? – изумился полковник. – В Брюсселе нет капусты? Надо таскать по шесть кило? И почему ты не заказала по интернету?

– Ну, Максик! Я же не говорю про твои дела – сознаю, что я в стратегии НАТО ничего не понимаю. А ты не понимаешь в капусте. Эту дрянь, что продавалась до сих пор, квасить невозможно. А сегодня выбросили отличную. Ну, я и купила. К Новому году, как ты любишь. А теперь бадейка стоит на столе и пахнет на весь дом. Надо закрыть и выставить на балкон.

– Я приеду, – вздохнул Макс, – привезу тебе нурофен и вольтарен. И чертову бадью выставлю на балкон. Но почему ты думаешь, что я люблю на Новый год квашеную капусту? Я с двух лет живу во Франции. У меня жена француженка. Я полковник французской армии и член французского представительства в штаб-квартире НАТО. – Он постепенно закипал. – Я люблю на Новый год устрицы!

– Не сердись, Максик, – сказала Ариадна Марковна. – Я знаю, что ты любишь и кем ты работаешь. Ну, пусть приедет твой шофер – что ему стоит переставить бадейку на балкон?!

– Мама! – заорал в трубку полковник Шварц. – Он не денщик мой. Он сержант французской армии.

Секретарша, что-то успокаивающе воркуя, подала ему хрустальный стакан с минеральной водой. Он выпил. Вздохнул и сказал:

– Ну ладно, ладно. Я приеду часа через три. Лежи спокойно. С капустой я разберусь.

Ограбление

Аннетт позвонила Мишелю под вечер. Он нехотя снял трубку, но, услышав ее голос, сразу оживился.

– Ну как? – спросила она.

– Ужасно, – томно сказал Мишель. – Голова гудит, и на колене синяк.

– Я приду сейчас, – решительно сказала Аннетт. Проведать. И вообще, нам надо поговорить!

Она положила трубку, не дав