Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

– Что – письмо?

– Да написать. Я ж неграмотная, верное слово!

– Кому письмо?

– Да дочке же моей! Что в Москве-то. Дочка. Так вот ей. Деньги она мне еще намедни прислала.

Жорж сосредоточенно нахмурился.

– А отчего ж ты неграмотная? А?

– Да где ж мне было… – развела руками госпожа Нестеренкова. – Сначала была все маленькая да маленькая – рано было… А потом вдруг – большая! Глядишь – и поздно.

– То-то и оно, – недовольно проворчал Жорж. – Как детей рожать, так вам грамоты не нужно, а как письма им писать – занятых людей беспокоите…

– Я ж не даром! – всплеснула руками встревоженная старуха. – Заплачу, как полагается.

Жорж посвистал.

– Гм… Написать разве?

Старуха, молча кутаясь в платок, стояла перед Жоржем и со страхом следила за игрой его лица, на котором ясно было написано:

«Захочу – напишу, захочу – и не напишу».

– Ладно, – сказал Жорж. – Напишу.

Семечница вздрогнула от радости.

* * *

Жорж сидел в каморке у старухи.

– Вот вам, – говорила она, носясь из угла в угол, – яичница, колбаса, рыба жареная. Водочки выкушайте.

– «Выкушайте», – лениво передразнил благодушно настроенный Жорж. – Я не пью водки с красной головкой. В ней сивуха.

– Можно с белой головкой, – залебезила семечница, пряча за уши выбивающиеся пряди волос. – Сейчас пошлю девчонку.

– Я не хочу колбасы без чесноку! Я люблю с чесноком!

– Да она ж и есть, Георгий Кириллыч, с чесноком.

– Да, знаем мы… с чесноком, – проворчал Жорж. – Письма им еще пиши! Целый день работаешь как собака: то каких-то дураков брей, то какие-то письма пиши… Невесело это, знаете.

Говоря эти ленивые слова, Жорж в то же время лихорадочно пил водку, ожесточенно набрасывался на яичницу и рыбу и, недовольно крутя головой, обнюхивал белый хлеб.

– Что это он, как будто, черствый… А?..

Закончив насыщение, Жорж съел еще пару апельсинов, изнеженным движением откинулся на спинку убогого дивана и зевнул.

– Ты… тово, Василиса… Я бы вздремнул немного перед письмом… А ты бы постерегла, чтоб никакой черт меня не бесп…

Глаза его сомкнулись.

Старуха вздохнула, растерянно посмотрела на гостя, но сейчас же согласилась, захлопотала…

– Ну что ж… отдохните. Благо сегодня праздник, в паликмахтерскую не иттить. Позвольте подушечку вам…

Жорж с усилием поднял веки и возмущенно прошептал:

– По… чему мухи… бес… покоют?

– Теперь-то? – сказала старуха. – Зимой?! Не беспокойтесь, Георгий Кириллыч. Никаких мух-то и нет.

– Чигарики на курузах, – прошептал Жорж, тщетно желая что-то объяснить.

– Чего извольте? – забеспокоилась старуха.

Но Жорж уже спал.

Старуха села на скамеечку около его головы и, глядя ему в лицо, погрузилась в терпеливое ожидание: когда он проснется и напишет то, что ей нужно.

* * *

Писали письмо.

Жорж проснулся в веселом, приподнятом настроении, и ему все было смешно: как это он неожиданно опьянел, как заснул и как он, по словам старухи, требовал, засыпая, совершенно неизвестной вещи: чигариков на курузах. Смешна ему была и сама семечница со своей суетливостью, тайной боязнью, что он откажется писать письмо, и весело было ему чувствовать, что ближайшая семечницына судьба – всецело в его руках.

И пришла неожиданно ему в голову совершенно юмористическая, безумно веселая затея: написать старухиной дочке письмо совсем не так, как будет диктовать старуха.

Перспектива повеселиться за счет бестолковой, глупой старухи так захватила веселого подмастерья, что он придвинул бумагу, чернила и, даже упустив из виду возможность поломаться в отношении густоты чернил и пококетничать трудностью писать вообще, – благодушно сказал:

– Ну Василиса… говори. Что писать-то?

Улыбнувшись счастливой улыбкой, госпожа Нестеренкова склонила набок голову, подперла ее рукой, сладко замечталась и потом сказала тоненьким дребезжащим голосом:

– Дорогая дочка Варенька! Очень я удивилась твоему присылу пяти рублей и за что тебя благодарю и кланяюсь…

«Дорогая дочка Варенька, – писал, заливаясь внутренно хохотом, Жорж. – Эк чем вздумала меня удивить – пятью рублями!.. Ты бы мне сто выслала… Или двести! Тогда бы я тебя благодарила и кланялась… А так – что ж: на один день выпивки с соответствующей закуской мне и хватит только…»

– Написал? – спросила семечница.

– Написал, – отвечал Жорж.

Семечница поджала губы.

– Ну… Что ж бы еще такое? «И очень также прошу тебя, Варенька, с хозяевами быть тихой, скромной, без галош не выходить и беречься от климату, вообще, также…»

«Прошу тебя, уважаемая Варенька, – склонив набок голову, выводил подмастерье, – чтобы не очень-то церемониться с хозяевами, потому – эти черти разве понимают? Куска фиксатуару или гребенки старой в карман не сунешь: сейчас же заметят!.. Смотри не сядь в галошу и соблюдай климатические условия в отношении тишины…»

– Есть?

– Сделано! – сказал Жорж. – Хоть на выставку! Хорошее письмо, Василиса, получит твой, как это говорится, отпрыск… Еще что писать?

Василиса сразу сделалась мечтательной.

– И, кроме всего того, – сказала она нараспев, тонко-претонко, – береги себя, как ты девушка, и мужчина вас, дур, всегда на худое потянуть может… Он-то и деньги, пожалуй, покажет, рублем поманит, – только анафемские это деньги, нечистые… Не для девушек они!.. Сохрани себя до хорошего человека, по закону который, по доброму согласию, через отцов церкви, по поводу замужества…

– Правильно, – кивнул головой Жорж. Обмакнул перо в чернильницу и приписал:

«И имей в виду, что наше дело женское, и от трудов праведных, как это говорится, каменных домов не купить. Служба-то службой, да и после службы подработать можно, если ты не дура! Мужчинами-то дураками хоть пруд пруди… Оберешь его как липку, так что и не заметит!!! А замужество – это, брат, вилами по воде писано. Да-с. Это тебе любой отец церкви скажет. Кланяется тебе один очень интересный господин по имени Жорж Зяблов, который, будь ты здесь, – был бы тебе хорошим кавалером и ухажором. Очень умный и красивый. Прощай, дочка, жду от тебя деньжат, да побольше, не скупись. Целуем тебя с этим Жоржем! Твоя мать потомственная, почетная семечница и кавалерша ордена Льва и Солнца – Василиса! Пьем за ваше здоровье! Ура!»

Конец письма понравился Жоржу чрезвычайно. В нем был и тонкий, здоровый юмор, и несколько дружеских теплых слов по его, Жоржа, адресу, и легкий шутливый тон по отношению к глупой сантиментальной семечнице – все было округлено, закончено.

– Готово, мамаша! – воскликнул шутливо Жорж, хлопая ладонью по письму. – На чаек, с вашей милости.

Счастливая старуха захлопотала, засуетилась, сунула подмастерью в руку полтинник, наклеила на конверт марку и, не чуя под собой от удовольствия ног, побежала на улицу.

Отыскала почтовый ящик и бережно, тщательно всунула в отверстие письмо, протолкнув его пальцем как можно дальше.

В зеленой комнате