Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

– Ну все-таки – я вас понимаю. Обидно! – бормотал, сконфуженно глядя вниз, адвокат. – Мне не следовало этого говорить. Извиняюсь и думаю, что все будет забыто. Вашу руку!

К студенту Мише подошел банкирский сын и, красный от смущения, сказал:

– Свинья я, Миша! Ударь меня по физиономии!

– За что? – удивился Миша. – Скорее, я был не прав. Пожалуй, если хочешь, я действительно буду секундантом у тебя.

– Не надо, дорогой, любимый Миша. Уже не надо. Я помирился с этим симпатичным славным полковником.

Всюду были ласковые улыбки и дружеский шепот. Полное спокойствие воцарилось среди нас.

* * *

Маленький, седой господин замолчал.

– Вот она какая, история-то!

– Да в чем же дело-то? – с живым недоумением воскликнул Павлов.

– Как… в чем дело? – удивился старичок. – Разве я вам не сказал? Все дело в гостиной, где мы были раньше, и приемной, куда мы потом перешли.

– Э, черт! Да что же там такое было?

– Неужели вы не догадываетесь? Гостиная была оклеена темно-красными обоями, с ярко-красной мебелью, а приемная у меня окрашена белой краской.

– Ну?!!

Старичок хитро посмотрел на нас.

– Цвета-то… Влияют как на настроение! Не правда ли?

Павлов негодующе пожал плечами:

– Если красный цвет действует возбуждающе, белый умиротворяюще, то зеленый вредно действует на человеческое воображение – заставляя бесстыдно лгать!

Я обвел глазами комнату, в которой мы сидели.

Она была зеленая.

Исчадие города

I

Среди пугающего неожиданного завывания автомобильных гудков, бешеных звонков трамваев, немолчного топота лошадиных копыт, мелькания электрических лампочек и головокружительного верчения кинематографических лент, среди несущейся по громадным улицам обезумевшей от желания жить толпы, среди театров с пряными, развратными, испорченными, как старый сыр в угоду гурману, – пьесами, среди всего этого бродят растерянные люди с потухшими тусклыми взорами, и никто не подозревает – какие странные, неслыханные болезни носят они в себе…

* * *

Учитель гимназии Сверкалов надевал перед зеркалом воротничок и что-то мурлыкал тоненьким голоском.

Жена посмотрела на него и дружески усмехнулась.

– Что? Предвкушаешь ряд веселых минут и вечер приятного отдохновения? Смотри – не опоздай!

Про себя она подумала:

«Пусть скорее уходит. Я тогда сейчас же засяду за вышивание туфель ко дню его именин… Надо, чтобы он ничего не подозревал о туфлях».

В это же самое время Сверкалов почувствовал в груди страшную тяжесть, в ногах дрожанье, а сердце похолодело, как кусок льда.

«Что это значит? Что это? – прошмыгнула быстрая мысль в голове. – Почему она сказала: «Смотри – не опоздай»? Что это значит: «Ряд веселых минут и вечер приятного отдохновения»?.. Что она имела в виду?»

Сверкалов задумался, потупив омраченное лицо.

«Не думает ли она, что я еду к Ликушиным ради самой госпожи Ликушиной?.. Не думает ли она, что между нами что-то есть? Какой вздор! Если оно так – необходимо рассеять это нелепое подозрение…»

– Скажи откровенно, – спросил с наружным хладнокровием Сверкалов. – Как ты находишь madame Ликушину?

Взгляд его сверлил жену.

– Как? Да ничего. Она милая, – равнодушно отвечала жена. – Еще может нравиться.

«Что это такое? – похолодел Сверкалов. – Что значит этот намек?»

Жена в это время думала о туфлях и вздрогнула, когда муж схватил ее за руку.

– Знай же, что я эту Ликушину ненавижу! Она мне противна!

Жена удивленно взглянула на него.

– Почему? Что она такое сделала?

К Ликушиной Сверкалов был совершенно равнодушен, и вопрос жены застал его врасплох.

«Подозревает, – заледенело сердце. – Так и есть – подозревает…»

– Ты спрашиваешь – почему?

И, чтобы отвлечь от себя всякое подозрение, бедный учитель гимназии махнул на все остальное рукой:

– Потому что у нее есть любовник.

Жена пожала плечами и усмехнулась.

– Да тебе-то что… Ведь не влюблен же ты в нее?..

– Почему ты это спросила?! – быстро-быстро заговорил Сверкалов, хватая жену за руку. – Что это значит? Неужели ты подозреваешь?.. А? А? Говори…

– Бог с тобой, – удивилась жена. – Я только не понимаю, с чего ты так волнуешься… Я ведь знаю, что ты любишь меня…

«Что это? – внутренне дрожал Сверкалов. – Искренность или ирония?.. Что она думает? О, я бы много дал, чтобы узнать, что она думает…»

Тут же он решил окончательно рассеять подозрения жены.

– Ты знаешь, между прочим, что Ликушина имеет целую челюсть вставную… Бррр!.. И волосы красит.

Думая о туфлях, жена машинально спросила:

– Да? Откуда ты знаешь такие подробности?

В груди Сверкалова что-то оборвалось. Похолодело.

«Конец!.. У нее самые определенные подозрения».

Не попадая рукой в рукав пиджака, Сверкалов подозрительно и злобно закричал:

– Что ты пристаешь ко мне с Ликушиной? Что это значит?

– Господи! Да кто ж к тебе пристает? Ты сам же начал о ней разговор. Чего ты волнуешься? Не буду же я ревновать тебя к Ликушиной.

«Конец! – охнул внутренно Сверкалов. – Гибель!»

Схватился за голову и выбежал из дому.

II

Севши в трамвай, Сверкалов первым долгом вынул двугривенный и стал держать его на виду, весь замирая от опасения, что в нем могут заподозрить пассажира, желающего прокатиться без билета.

Кондуктор раза два промелькнул мимо него, отбирая деньги у других, а Сверкалов тянулся за ним, беспокойно повторяя:

– Получите же с меня… Почему вы не берете с меня?!

Наконец кондуктор протянул руку к Сверкалову. Взял его двугривенный, повертел в руках и, равнодушно возвращая, сказал:

– Пожалуйста, перемените. Это оловянный.

«Конец, – оборвалось внутри у Сверкалова. – Он, наверное, думает, что я нарочно хотел подсунуть ему фальшивый… Черт знает что! Еще, пожалуй, подумает, что я сам и сделал его… Какая гадость».

Сверкалов ненатурально засмеялся, взял обратно деньги, вынул другие и сказал:

– Это мне подсунули где-нибудь. Вот, получите.

И, посмотрев на застывшее лицо кондуктора, заискивающе спросил:

– Что, много у вас работы?

Сейчас же стало ясно, что вопрос, после случая с двугривенным, совершенно нелеп и неуместен. Нужно было загладить его.

Сверкалов снова вынул из кармана оловянный двугривенный, осмотрел его и сказал:

– Ей-богу, как настоящий! Ха-ха! А вы небось думаете: «Вот, мол, барин хотел всучить под шумок фальшивый двугривенный…» А? Говорите, черт вас возьми… думали?..

Во рту накипала скверная горечь.

«Зачем я это говорю? Глупо, бессмысленно. Ведь я действительно тянулся за кондуктором так настойчиво, будто в самом деле хотел сплавить двугривенный… Боже! Как тяжело!.. Как гадко…»

Так как Сверкалов был уверен, что его соседи подозревают в нем фальшивомонетчика, то посмотрел на полного блондина в очках и сказал:

– Вот я – имею в гимназии службу, зарабатываю тысячи две, человек более или менее обеспеченный… А каково бедному, если ему попадется фальшивый двугривенный… Не правда ли? Мне-то ничего… Служба, доверие начальства… Гм…

Полному