Робкие создания - Клэр Чемберс

Хелен не стала напоминать о своем приглашении поехать к ней, и свидание завершилось на грустной ноте с ощущением недосказанности.

– Я тебя люблю. Подумай над тем, что я сказал, – сказал Гил напоследок и сел в машину, а Хелен побрела в другую сторону.

По дорожке, ведущей к широкой входной двери с облупившейся краской и витражным окном, Хелен шла с тяжелым сердцем. Она безучастно перебрала письма в плетеной корзинке на столике в коридоре – для нее ничего не было. Но рядом с телефоном кто-то оставил записку шариковой ручкой, нацарапанную с таким нажимом, что следы отпечатались на нескольких следующих страницах: “КВ. 3. ЗВОНИЛА ДЖУН. ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕЗВОНИТЕ”.

У нее не было ни душевных сил, ни желания разговаривать с Джун – одна мысль об этом вызывала желание расплакаться от усталости. Но крупный, настойчивый почерк бередил совесть. Она позвонила – никто не ответил. Попробовала снова – днем, потом вечером и, наконец, дозвонилась. Клайв сообщил, что у Лорейн случился нервный срыв, и ее забрали в Уэстбери-Парк.

24

1944 год

Пианино не настраивали уже пять лет – что нисколько не беспокоило тетушек Элси и Луизу, поскольку играть они не умели, к тому же у них не было слуха, чтобы расслышать в его звучании фальшь. Зато тетушка Роуз играть обожала и гордилась своим мастерством, хотя остальные члены семьи, ее единственная публика, хранили полное равнодушие. Фортепианная музыка возрождала воспоминания о том, как они собирались по вечерам, о давно минувших счастливых деньках, но теперь даже веселые мелодии наводили грусть.

Инструмент принадлежал их матери и был средоточием памяти о ней. Весь дом был полон таких реликвий – предметов, за которыми ухаживали, как за надгробиями, напоминавшими о тех, кого больше нет. Именно из почтения к матери, а не ради любви к музыке тетушка Элси вызвала настройщика и договорилась, что он придет между Рождеством и Новым годом.

Мистер Мортимер прибыл в назначенный день, 29 декабря, на машине марки “моррис” десятой модели, с кожаным чемоданчиком инструментов и банкой меда со своей пасеки в Сассексе. Тощий, как все порядочные люди после четырех лет питания по талонам, страдающий дальнозоркостью – из-за толстых линз в очках его глаза казались карикатурно большими и выпученными.

Сидя в мансарде, Уильям слышал, как внизу перекликались голоса, раздавались щелчки и скрипы – снимали крышку пианино. Он всегда прятался при появлении в доме чужих. К тому же в семнадцать лет племянник переживал, как выражалась тетушка Роуз, “фазу мечтательности” и охотно проводил большую часть времени наверху, в одиночестве. Все три тетушки решили собраться в гостиной: Элси – чтобы настройщик не прикарманил чего-нибудь; Луиза – ради развлечения; Роуз – потому что именно она играла на пианино, да и визит мужчины, пускай пожилого и совершенно непривлекательного, все же был редким событием.

Спустя какое-то время голоса смолкли и раздались звуки одиночных нот, которые повторялись раз за разом. Уильям расставлял оловянных солдатиков – с детства у него их накопилась целая армия. Но не в боевые позиции, поскольку военная история его не занимала, а в замысловатые фигуры, которые можно было разглядеть только сверху: в виде совы, морды тигра, черепа.

На лестнице послышались легкие быстрые шаги Роуз. Ее без труда можно было узнать по походке, а еще по голосу и духам. Вскоре последовал стук в дверь.

– Билли?

Две другие тетушки его так не называли и не утруждали себя стуком. Она вошла и рухнула на его кровать в позе утонувшей Офелии, разве что на груди у нее вместо цветов покоились пачка “Ротманса” и зажигалка. На ней было одно из самых нарядных платьев – бутылочно-зеленое, с розовой отделкой. В отличие от Луизы и Элси, предпочитавших практичные шерстяные юбки и вязаные кофты пыльного цвета, чтобы на них не была видна грязь, тетушка Роуз упорно отказывалась подчиняться унылой целесообразности.

– Какой смысл беречь лучшие вещи на потом, если лучшие деньки уже позади? – вздыхала она. Во время ночных бомбардировок она надевала парадные платья – из принципа, наперекор всему.

Теперь все спали в своих постелях. Подвал, где они спасались от операции “Блиц”, больше не внушал уверенности: новейшие ракеты падали без предупреждения и обращали дома в пыль. Против этого ужаса не было защиты. Оставалось уповать на судьбу. В качестве оберега тетушка Роуз носила кроличью лапку. Она предлагала ее и Уильяму, но тот отказался – ему было противно носить на шее останки мертвого животного.

Растянувшись на его кровати, Роуз тяжело вздохнула. Ради настройщика она даже подкрасила глаза, и все зря – мало того, что старый, так еще и не способен к флирту: вслушивается в каждый звук. Он буквально выставил ее из гостиной – дескать, мешаете.

– Зато, – добавила она, – хотя бы пришел не с пустыми руками. На ужин будем есть хлеб с медом.

– Жалко, у нас нет пчел, – сказал Уильям.

– А еще пруда с рыбой, туфель для танцев, собаки, теннисного корта, дорогущих галстуков и с кем потанцевать. – Тетушка засмеялась.

Когда Уильям был маленьким, они по очереди, пока фантазия не иссякнет, придумывали, что бы им хотелось иметь. Теперь игра не доставляла столько удовольствия: получить не только это, но даже самые простые вещи, стало практически невозможно. Роуз закурила, глядя в потолок.

Когда сигарета догорела почти до фильтра, она потушила ее и сказала:

– Давай сыграем в карты.

Роуз охотнее других тетушек откладывала штопку, шитье или ведение дневника ради партии в нарды, китайские шашки или рамми. Уильяму казалось кощунством любить одну тетушку больше других – от одной мысли об этом бросало в дрожь, – и все же в глубине души он знал: так и есть. Она была младшей из сестер – всего тридцать четыре года – и старшие продолжали относиться к ней как к ребенку: многое прощали, но старались держать в узде. Уильям стал видеть ее реже с тех пор, как у нее появилась работа. Никто из сестер Таппинг прежде не работал, но слухи о том, что правительство намеревается мобилизовать незамужних женщин на фабрики, фермы и в другие “мужские” сферы, дошли даже до уединенных обитательниц углового дома. Мистер Эккерти, управляющий трастом, намекнул, что Роуз может подпасть под новое постановление, и предложил воспользоваться своими связями и устроить ее в контору – пока не отправили куда похуже. Все единодушно решили, что в медсестры она не годится: слишком