Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

Быть может, под влиянием этой мысли он вдруг остановился с какой-то странной нерешительностью у дома номер 18 на Сифен-роу. Из всех ушедших от него пациентов, не считая Ченкина, которого он сам отказался принять обратно, не вернулся к нему один только Том Иванс. И сегодня Эндрю, необычно растроганный, быть может, слишком восторженно уверовав в братство всех людей, ощутил внезапное желание зайти к Ивансу и пожелать ему веселого Рождества.

Постучав один раз, он открыл дверь и прошел в кухню. Здесь остановился, пораженный. Кухня была убогая, почти пустая. В очаге тлели последние искры. Том Иванс сидел перед огнем на сломанном деревянном стуле, выгнув скрюченную руку наподобие крыла. В сгорбленных плечах чувствовалось безнадежное отчаяние. На колене у него примостилась четырехлетняя дочка. Оба были погружены в безмолвное созерцание еловой ветви, вставленной в старое ведро. На этой миниатюрной рождественской елке, за которой Иванс ходил за две мили через гору, висели три сальные свечки, еще не зажженные, а под ней лежало рождественское угощение для всего семейства – три маленьких апельсина.

Иванс вдруг обернулся и увидел Эндрю. Он вздрогнул, и по лицу его разлилась краска стыда и гнева. Эндрю понял, как мучительно для Тома, что врач, советом которого он пренебрег, застает его безработным калекой, видит, что половина мебели уже заложена. Эндрю слышал, что Ивансам живется теперь трудно, но он не ожидал увидеть такую печальную картину. Он огорчился, почувствовал себя неловко и хотел уже уйти. Но в эту минуту в кухню вошла с черного хода миссис Иванс с пакетом под мышкой. Увидев Эндрю, она так растерялась, что уронила сверток, который, упав на каменный пол, раскрылся. В бумаге оказались две бычьи печенки, самое дешевое мясо в Эберло. Девочка, взглянув в лицо матери, неожиданно заплакала.

– В чем дело, сэр? – решилась наконец спросить миссис Иванс, прижимая руку к груди. – Том ничего не сделал?

Эндрю стиснул зубы. Он был так взволнован и удивлен всем тем, чему нечаянно стал свидетелем, что ему казался возможным только один выход.

– Миссис Иванс! – Он упорно не поднимал глаз. – Между мной и Томом было маленькое недоразумение. Но сегодня Рождество и… ну, я хочу, – он беспомощно остановился, – я буду ужасно рад, если вы все трое придете к нам и разделите с нами рождественский обед.

– Но, доктор, право… – замялась миссис Иванс.

– Помолчи, девочка! – перебил ее Том свирепо. – Никуда мы не пойдем обедать. Если мы не в состоянии ничего купить, кроме печенки, то ее и будем есть. Не нуждаемся мы ни в какой мерзкой благотворительности.

– Что вы болтаете! – в ужасе воскликнул Эндрю. – Я вас приглашаю как друг.

– А, все вы одинаковы! – ответил Иванс с горечью. – Доводите человека до нужды и потом знаете только одно – швыряете ему в лицо какую-нибудь жратву. Ешьте сами свой проклятый обед! Не нужен он нам.

– Перестань, Том, – робко унимала его жена.

Эндрю обратился к ней, расстроенный, но все еще непременно желая настоять на своем:

– Уговорите его, миссис Иванс. На этот рез я действительно обижусь, если вы не придете. В половине второго. Мы будем ждать.

И, прежде чем кто-либо из них успел сказать слово, он круто повернулся и вышел.

Кристин ничего не сказала, когда он рассказал ей, что сделал. Если бы Воны не уехали в Швейцарию кататься на лыжах, они наверняка сегодня пришли бы в «Вейл Вью». А он пригласил безработного шахтера с семьей. Вот о чем думал Эндрю, стоя спиной к огню и наблюдая, как жена ставит на стол еще три прибора.

– Ты сердишься, Крис? – наконец спросил он.

– Я полагала, что вышла замуж за доктора Мэнсона, а не за доктора Бернардо[13], – ответила она чуточку резко. – Право, мой друг, ты неисправимо сентиментален.

Ивансы явились точно в указанное время, умытые, приодетые, ужасно смущенные и гордые, но вместе с тем испуганные. Эндрю, стараясь быть радушным хозяином, чувствовал, что Кристин права и обед будет ужасно неудачен. Иванс все время странно поглядывал на него. Искалеченная рука не действовала, и жене приходилось разрезать и намазывать ему маслом хлеб. К счастью, когда Эндрю взял в руки перечницу, крышка ее упала, и все содержимое – пол-унции белого перца – угодило в его тарелку с супом. Наступило минутное молчание, затем Агнес, дочка Ивансов, вдруг весело расхохоталась. Онемев от ужаса, мать наклонилась к ней, чтобы ее побранить, но выражение лица Эндрю успокоило ее. В следующую минуту хохотали уже все. Не опасаясь больше, что к нему отнесутся покровительственно, Иванс развернулся, и оказалось, что он ярый футболист и большой любитель музыки. Три года назад он ездил в Кардиган, чтобы принять участие в конкурсе вокалистов Эйстеддфорд. Гордясь тем, что может блеснуть знаниями, он беседовал с Кристин об ораториях Элгара, пока Агнес и Эндрю забавлялись хлопушками.

Затем Кристин увела к себе миссис Иванс и девочку. Как только Эндрю и Иванс остались вдвоем, наступило неловкое молчание. Одна и та же мысль занимала обоих, но ни тот ни другой не знали, как заговорить об этом. Наконец Эндрю с каким-то отчаянием сказал:

– Очень обидно, что у вас вышла такая неприятность с рукой, Том. Я знаю, вы из-за этого лишились работы в руднике. Не думайте, что я способен злорадствовать… Я черт знает как огорчен…

– Не больше, чем я, – ответил Иванс.

Последовала новая пауза, затем Эндрю закончил:

– Я хотел спросить, разрешите ли вы мне поговорить насчет вас с мистером Воном. Если вам мое вмешательство неприятно, скажите прямо… Дело в том, что я имею на него некоторое влияние и уверен, что смогу выхлопотать для вас какую-нибудь службу наверху… Место табельщика или что-нибудь в этом роде…

Он остановился, не смея взглянуть на Тома. На этот раз молчание тянулось долго. Наконец Эндрю поднял глаза, но тотчас же снова опустил их. По лицу Иванса катились слезы, все его тело тряслось от сдерживаемых рыданий. Но усилия были напрасны. Он положил здоровую руку на стол и уткнулся в нее головой.

Эндрю встал и отошел к окну, где оставался несколько минут. Иванс за это время успел овладеть собой. Он не сказал ничего, ровно ничего, и избегал смотреть в глаза Эндрю. Но его молчание было выразительнее слов.

В половине четвертого Ивансы ушли совсем в другом настроении, чем пришли. Кристин и Эндрю вернулись в гостиную.

– Знаешь, Крис, – философствовал Эндрю, – в несчастье этого бедняги, то есть в том, что у него рука не сгибается в локте, виноват вовсе не он. Он мне не доверял