Искры Божьего света. Из европейских впечатлений - Николай Иванович Надеждин

– Ей нужен покой, – сказал он, обращаясь к нам. – Дайте сюда подостлать что-нибудь.

Шкипер оборотился к толпе:

– Господа! – сказал он. – Здесь нет постели. Нельзя ли ссудить своих плащей для христианского дела?

Глухой ропот обнаружился в толпе.

– Caro mio! – отвечал ему один старичок, весьма почтенной физиономии. – Вы хотите распространить заразу. Берегитесь, чтобы вам не отвечать перед законами – вам, на котором лежит попечение о безопасности пассажиров.

– Corpo di Baccho! – проворчал шкипер. – В самом деле, не вышло бы каких несчастных последствий.

– Джулио, – сказал монах, обратясь к Лекки. – Не подействует ли твой пример сильнее моих слов.

Лекки несколько колебался.

Я уже знал холеру по московскому страшному опыту, и хотя не был совершенно убежден в ее незаразительности, однако твердый голос монаха сильно подействовал.

– Вот мой! – сказал я, сбрасывая с себя дорожный непромокаемый плащ, который, за неимением чемодана, носил на плечах, свернутый в каток.

– Подайте и мой, – закричал Лекки, – он там в каюте.

Монах бросил на нас взгляд, выражающий движение чувства.

– Еще б лучше было, – сказал он, схватившись за последнее слово Лекки, – еще б лучше было перенесть больную в каюту; там ей гораздо будет покойнее.

– В самом деле, – подхватил Лекки, обращаясь к шкиперу, – это значит отделить больную, как предписывают и медицинские правила; вы запретите потом вход в каюту пассажирам.

– Точно так, – отвечал шкипер, ободрившись. – Но кто ж понесет ее?

– Мы, – отвечал монах.

Я тотчас подошел к больной. Лекки за мной последовал.

– Господа, посторонитесь, – закричал шкипер. – В силу медицинских правил, я повелеваю отделить от сообщения особу, оказавшуюся подозрительною. Ее отнесут сейчас в каюту. Затем никто не должен трогаться с места, слышите ли? Под опасением суждения и штрафования по карантинным законам!

Толпа расступилась. Мы втроем взяли на руки больную; шкипер шел впереди.

– Синьоре маркезе! – сказал он гордо, поравнявшись со старичком почтенной физиономии. – Надеюсь, что вы не обвините меня теперь в беспечности о безопасности экипажа.

Мы снесли больную в каюту и уложили ее на наших плащах. Шкипер, видя нашу бесстрашность, до того раздобрился, что сам снял со своего стула кожаную истертую подушку и положил больной под головы.

– Неужели это в самом деле холера? – сказал тихо Лекки.

– Может быть, – отвечал хладнокровно монах.

– Впрочем, – примолвил я, – заразительность этой болезни больше чем сомнительна.

– Не говорите этого, – сказал монах. – Я знаю коротко это чудовище. Я видел его в самом гнезде его, на Востоке. Но рука Вышнего есть единственная против него защита. Все человеческие предосторожности бесполезны. На моих руках умерло много несчастных жертв холеры индийской, которой здешняя, как я слышу, есть только слабый призрак; однако я живу еще, как видите.

Больная между тем пришла в чувство и открыла глаза.

– Как вы чувствуете себя? – спросил ее заботливо Лекки.

– Бог да наградит вас, благородные синьоры, – отвечала она, всё еще слабым голосом. – Примите мою глубочайшую благодарность за ваши попечения, и, ради Бога, перестаньте беспокоиться. Это ничего, это тотчас пройдет. Я всегда страдаю так на воде; верно, таково мое сложение. Но теперь уже меня слишком закачало. В последний раз, как я ехала на этом самом пароходе недели три назад, помните, синьоре капитано – припадок мой был силен, но всё не так, как теперь.

– А! – вскричал шкипер, ударив себя по лбу. – Так это вы, госпожа Миллер из Госпенталя? Да как же я не узнал вас? Какая это холера! Бедная женщина в прошлый раз чуть ли не была еще хуже. Это бывает и с другими, не привычными к качке! Vittoria!

И он побежал вверх объявить радостную весть пассажирам и снять с них карантинную опалу.

– Во всяком случае, вам нужно спокойствие, добрая госпожа, – сказал монах. – Постарайтесь немного заснуть; это лучшее лекарство от морской болезни, которой ваш припадок родной брат. Господа, – примолвил он, обратясь к нам, – присутствие наше будет только стеснять и тревожить больную. Я один останусь присмотреть за ней.

Мы было хотели поупорствовать и остаться. Но шкипер перервал наш спор, воротясь в каюту.

– Синьоре Лекки, – сказал он. – Пароход подходит к Локарно. Не угодно ли вам собираться? Да и вы, господа, кажется, едете туда же!

– Итак, Сильвио! – сказал Лекки, взглянув на монаха. – Ты подаришь меня этою ночью?

– Как же мы оставим эту бедную женщину? – сказал монах. – В Локарно есть госпиталь. Не взять ли ее с собою?

– О, благодарю вас еще тысячу раз, благородные синьоры! – произнесла больная. – Но я уверяю вас, что это ничего. Притом я имею родственницу в Магадино, где пароход остановится.

– Точно, точно, – сказал шкипер. – Я беру на свои руки госпожу Миллер, и доставлю ее в сохранности в дом г-на почтмейстера, которого жена ей кузина.

– Это бедная женщина, – продолжал он, поднимаясь с нами из каюты на палубу. – Но она прежде не была такова: муж ее был ландамманом[238] в Альторфе, да умер, оставя ей только кучу негодных хрусталей и камешков; видите, был ученый, Бог с ним!

На пароходе звонил уже колокольчик. Лодка с флагом подплывала из города, чтобы взять нас. На дворе смеркалось.

– Ради Бога, кто этот монах? – спросил я Лекки, спускаясь за ним по лестнице парохода, между тем как монах шел впереди.

Он оборотился ко мне и произнес тихо, но выразительно:

– Граф Сильвио Оспедалетто, умерший сын и наследник благочестивой владетельницы виллы Боленгари!

Сто русских литераторов.

Издание А. Смирдина. Т. II. СПб.:

тип. А. Бородина, 1841. С. 39б-55&

V. Балканы

Записка о путешествии по южно-славянским странам[239]

Возвратясь из путешествия по южно-славянским странам, продолжавшегося ровно год, с сентября 1840 по сентябрь 1841 года, с чувством глубокой признательности спешу представить краткий предварительный очерк тех плодов моего странствования, коими надеюсь оправдать лестную доверенность Академии, даровавшей мне средства не только продолжить относительно времени, но и распространить в объеме совершенное мною путешествие.

Прежде всего считаю нужным рассказать, где я был: какие части славянского мира посещены и обозрены мною.

Я выехал из Отечества чрез Бессарабскую область в Молдавию, где, кроме столичного города Ясс, обозрел преимущественно верхнюю, подкарпатскую часть княжества, наполненную многочисленными монастырями, из коих некоторые по сие время совершают православное богослужение на древне-славянском языке, по нашим церковным книгам; а знаменитейший из всех, монастырь Нямецкий[240], где существует до сих пор церковно-славянская типография, выпускающая, кроме богослужебных книг, и другие произведения духовной словесности на церковно-славянском языке, одолжен