Прощай, Анна К. - Лера Манович

– Хочешь, я буду спать внизу, а ты возьмешь Томаса-младшего к себе? У вас не было раньше такой традиции?

– Маленький он часто спал со мной.

– Ну вот.

– Но это странное предложение.

– Я хочу хоть раз выспаться. Ты неделю уже кашляешь.

– Я отворачиваюсь.

– Все равно достало.

– Что еще тебя достало?

– Много чего.

– Например?

– Например, твой сынок и твоя вежливость.

– ?

– Ты же терпеть не можешь этих людей. А сидишь и улыбаешься с ними до ночи. Теперь еще и целуешься.

– Не могу же я их выгнать.

– Почему не можешь?

– Потому что я не агрессивная обезьяна и живу в коллективе.

– В таком случае я агрессивная обезьяна!

– Похоже на то.

Я взяла свою подушку и потопала вниз.

Всю ночь я искала долбаного паука. Я обсмотрела комнату маленького засранца и велела ему плотно закрывать дверь, когда он выходит в туалет. Он просто офигел от такого внимания к своей персоне. Потом, когда он уснул, я без конца заглядывала к нему, чтоб посмотреть, не сидит ли паук у него на лице. Я почему-то отлично представляла себе эту картину. Но маленький засранец только жутко портил воздух во сне. Еще бы, жрать такое дерьмо. Когда он спал, его лицо как-то менялось, и он действительно был очень похож на мистера Томаса, причем в его лучшие минуты. Я даже поймала себя на том, что чувствую материнскую нежность к мелкому придурку.

В последний раз покрепче закрыв дверь, я уселась на кухне. Я охрененно устала, и мне почти хотелось, чтоб меня укусил этот паук. Может, тогда мистер Томас перестал бы быть таким надменным и пожалел меня.

Не знаю, как это возможно, но я задремала, уронив голову на стол. Когда открыла глаза, я увидела мистер Томаса. Он сидел рядом и улыбался.

– Что?

– Никогда не сомневался, что ты чудесная женщина.

Мои ноги были завернуты в плед.

– Я выпустила паука.

Мистер Томас смотрел на меня и улыбался.

– Я выпустила его прямо тут, в доме. Хотела, чтоб он укусил засранца.

– Вряд ли.

– Хотела.

– Именно поэтому ты предложила взять его наверх?

– И ты спокойно спал, зная, что паук разгуливает рядом с твоим сыном?

– Ну, во-первых, ты его отлично охраняла.

– А во-вторых?

– Во-вторых – вот, – мистер Томас показал мне банку с пауком. – Ты вытряхнула его и убежала наверх рыдать. А бедняга оказался не очень шустрый.

В глазах потемнело от злости, но я продолжала смотреть на мистера Томаса.

– Я поняла, – сказала я. – Я все поняла!

– Все-превсе? – спросил мистер Томас прямо как мой папаша, когда я была маленькая.

– Да! – злобно ответила я.

– Что же ты поняла, глупыш? – он смотрел на меня отвратительным влажным любящим взглядом.

– Ты точно вырывал рыбам глаза! – сказала я и заревела.

Родники

Бармен заулыбался издалека. Нажал кнопку кофе-машины. Ясное дело, эспрессо в этой глухомани заказываю только я. Цена московская. Кому тут еще? Школьники и старухи с внуками.

Подхожу к стойке. Липко улыбаясь, бармен смотрит в разрез моего купальника. Он думает, что, если мне пятьдесят, любая смазливая деревенщина может вот так смотреть.

– Мне кофе, – говорю.

– А я догадался. – Противное местное «г». И продолжает нахально улыбаться.

Кладу деньги на стойку, бряцнув мелочью, беру кофе, давая деревенщине понять, что не расположена к разговору.

– Наверх пойдете, как обычно? – улыбка приклеивается к его нахальному лицу. – Я могу туда принести.

– Я сама могу.

Пока иду по лестнице, бармен боковым зрением следит за моими ногами. Ноги у меня что надо.

Поднявшись наверх, я сажусь, ставлю чашку на широкие перила, скидываю шлепанцы и кладу ноги на низкий, крепко сколоченный столик. Все равно тут никого.

Под верандой облупившиеся синие лодки покачиваются над желтой водой. Вчера я думала о реке. Там не водятся ни акулы, ни морские ежи, ни ядовитые медузы. Мир реки безопасен для человека, но он более зловещ, чем морской. Темные пятна дна и омуты, бурые водоросли, колышущиеся от течения, склизкие улитки и пиявки, черные ужи, проплывающие поперек. Река напоминает о смерти. Море – нет. Я не знаю, зачем приехала сюда. А, да. Здесь недорого. А я на мели.

Кофе крепкий, но недостаточно горячий.

Солнце выползает из-за дерева и начинает светить прямо в лицо. Проклятый ультрафиолет. Фотостарение. Смешное слово. Это когда смотришь фотографии и видишь, что постарела.

Отодвигаю стул в тень и задеваю бармена. Он стоит за моей спиной с тряпкой в руке. Мне вспоминается какой-то старый фильм, когда официант в кафе накидывается на даму и прижимает ей к лицу тряпку с хлороформом. И потом ее ноги в кадре. Я не против потерять сознание. Я даже не против, чтоб меня грохнули. Я устала. Я ненавижу солнце. Пляж. Людей. Я не хочу лежать в тени с книгой, потом идти на обед и улыбаться противному семейству напротив с толстым рыжим мальчиком. У него всегда крошки вокруг рта, и он их не чувствует. Родители не делают ему замечаний. Они заботятся только о его аппетите. В общем, если бы меня сейчас вырубили, как в том детективе, я была бы не против.

Бармен, поглядывая на меня, начинает тереть тряпкой соседний столик. Я отхлебываю холодный кофе и с неприязнью смотрю на лоснящуюся, как у зверя, загорелую полоску его спины между низкими джинсами и майкой в обтяжку. Бармен одет, как продажные азиатские мальчики с Вирджиния-бич.

– Как кофе? – он смотрит вполоборота.

– Холодный, – говорю я.

Он продолжает нагло улыбаться. Ему плевать на кофе. Он пялится на меня, как на дорогую машину с большим пробегом. Я видела в американских салонах таких тупиц. Им никогда не досталась бы новая, и им об этом известно. Видели бы вы их лица, когда они, купив обесцененное временем сокровище, втискивают на сиденья свои амбициозные задницы.

Я допиваю кофе и надеваю солнечные очки.

– На пляж?

– Да.

– Вода холодная?

– Да.

– В этом году активизировались родники.

Бармен ощупывает меня холодными голубыми глазами. Боже, я ему улыбаюсь. Губы сами расползаются на лице. Задыхаясь от ненависти к себе, я улыбаюсь, давая согласие этому барному ничтожеству на продолжение разговора. У меня отличные зубы.

– Вы живете на «Эдельвейсе»?

Он сказал «на»! Да, я старая жирная дюймовочка, живущая на блядском «Эдельвейсе»! Я киваю бармену.

– Какой номер?

– Пятьдесят третий.

Быстро ухожу, задыхаясь от позора. Загорелая до черноты пятидесятилетняя старуха. Мои ляжки дрожат от каждого шага. Я мертвец. Я похоронена тут, в болоте, под облупившимися синими лодками.

* * *

Бармен соврал про родники. Пятнадцать лет назад