Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

прилежностью в школе не отличался, учился на среднем уровне, — «Технику молодежи» выписал, много интересного там бывает, по самым разным вопросам, но когда выхожу отвечать… какой-то протест во мне вспыхивает против… Ну, мне трудно объяснить…

— Знаешь что, Валерий, у меня сложилось впечатление, что ты подражаешь этаким незадачливым снобикам — ко всему относиться небрежно и как бы свысока, — наседал Алексей Алексеевич. — Будь самим собой и не упрямствуй, подражая незадачливым товарищам. Это куда заманчивее.

— А какой я сам собой?

— Ты — нормальный парень и в общем-то хороший. Да иначе и быть не может — гены. Мама, отец… Оба — личности. Они не могли вложить в тебя плохое.

— Дядя Алеша, я уже вышел из того возраста, когда…

— Милый, — уже раздраженно произнес Алексей Алексеевич, — ты думаешь, что ты зубаст? Ты просто зубоскал. Мальчик-зубоскальчик. Я еще не вышел из того возраста, я нуждаюсь в советах и подчас жажду получить их.

Валерка недовольно втянул губы и отвернулся.

— Ну что нахохлился? — Алексей Алексеевич потеребил его по загривку. — Давай продолжим наш разговор. Мне хочется понять, что конкретно тебя интересует.

— Не знаю, — отмахнулся Валерка и упрямо поправил себя, чтобы ответ не показался беспомощным: — ничего!

— Эх, эх, Валерий, — вздохнул Алексей Алексеевич, — и какая муха тебя укусила?

Агрессивность Валерки озадачила. До сих пор отношения у них были дружеские, на равных. Мальчишка как будто все больше привязывался к нему, хотя и держался независимо. Да и Леля говорила, что Валерка часто спрашивает, скоро ли приедет дядя Алеша, не только из сочувствия, не только потому, что видел, как она скучает по нему. Он и сам скучал.

До сих пор Алексей Алексеевич не вел с ним откровенно нравоучительных разговоров, но делал это исподволь. Рассказывал при нем о сложностях и тонкостях заводской жизни, о людях, старался раскрыть их изнутри, внушить, что рабочий коллектив — это не сборище трудяг, в течение семи часов отбывающих повинность у станков, а совокупность индивидуальностей, живущих интересно и насыщенно. Постепенно их заботы Валерка стал воспринимать чуть ли не как собственные и всякий раз, когда приезжал Брянцев, допытывался, с какой новой идеей носится Целин, по-прежнему ли воюет Гапочка с рабочими-исследователями или его перевоспитал Салахетдинов, и бушует ли еще Бушуев? Он проходил воспитание заводом, сам о том не подозревая.

И вдруг такой неожиданный поворот в его мышлении. Наносное это, временное или симптом опасного заболевания, именуемого равнодушием?

Брянцев постоянно общался с молодежью. И с заводскими комсомольцами, и со школьниками. Разные ребята попадались среди них. С заскоками, с завихрениями, с червоточинкой. Ему приходилось сталкиваться с недовольными порядком, с разочарованными повседневностью, но и те и другие имели на то причины, понятные, видимые и зачастую устранимые: либо помехи в учебе из-за трехсменной работы, либо неустроенность быта, либо препятствия в перемене специальности. Однако все они к чему-то стремились. А этот не стремится ни к чему и даже кичится этим, возводит в позицию. А может, у Валерки просто вспыхнуло мальчишеское желание загнать его в тупик? Или еще хуже — проснулась неприязнь к человеку, который не отвечает должным образом на любовь матери?

Заглянув Валерке в глаза, Алексей Алексеевич прочитал в них спокойное любопытство и понял, что имеет дело уже не с незадачливым мальчишкой, каким тот был еще совсем недавно. Значит, и подходить к нему надо с другой меркой, с других позиций — как к заблуждающемуся взрослому.

— Валерий, я полагаю, — снова заговорил Алексей Алексеевич, — ты отдаешь себе отчет в том, что раньше или позже, после школы или после института, тебе придется работать. Так вот учти: труд, увы, не всегда приносит радость. Радостен лишь тот труд, который соответствует нашим способностям и наклонностям, который становится любимым. А труд нелюбимый — несчастье для человека. Нравится одно — делаешь другое. Вынужден делать каждый день, всю жизнь. Так вот, чтобы труд не стал несчастьем, мукой, нужно выявить в себе интерес к чему-то определенному или, как нынче выражаются, профориентироваться. Заметь: я отмел соображение пользы обществу, к чему ты относишься скептически — пока относишься, со временем это пройдет, — я исхожу из соображений разумного эгоизма, из твоего сегодняшнего кредо. Тебя это устраивает?

Валерка задумался, и по тому как тщательно прятал он глаза, было видно, что парнишка почувствовал себя пристыженным.

— Плохо, что я не знал отца, — сказал уже совсем другим тоном, мягко и проникновенно. — Профессии отцов иногда помогают найти место в жизни. Может, и я пошел бы в авиацию. Дядя Алеша, вы не думайте, что я такой уж… ну, в смысле никакой. Я много перебрал в своем воображении. Дирижером хотел стать, потом решил, что буду геологом, и никем больше, — этого даже мама не знает, — ну, а сейчас… Журналистика меня заинтересовала.

— А что конкретно привлекает тебя в этой профессии? Большая трибуна? Популярность? Или ты, может быть, считаешь, что на журналистской стезе все просто — пришел, увидел, победил? — забросал Валерку вопросами Алексей Алексеевич, обрадованный тем, что парнишка вылез из скорлупы и заговорил серьезно.

Валерка встал, заложил руки в карманы брюк, прошелся взад-вперед по кухне, снова сел, повертел в руке рачий панцирь и пытливо посмотрел на Брянцева.

— Многое привлекает. Возможность повидать страну, а то и другие страны, но главное, только не сочтите за фразерство, возможность вмешиваться в судьбы людей, помогать им. Ущемили, допустим, хорошего человека, затерли дельное изобретение. Кто поможет, как не журналист? Живет маленький человек в глухом, неприметном месте, совершил подвиг. Кто о нем расскажет? Журналист.

— Рассуждаешь ты правильно, а вот воспринимаешь пока профессию умозрительно. Писательство, журналистика — это тяжкий труд. И уверен ли ты, что у тебя есть данные стать журналистом?

— А какие тут нужны особые данные? Поехал, посмотрел, что увидел — написал.

— Вот-вот. Большинство людей полагает, что не стали журналистами или писателями только потому, что не хватает времени. Ты как сочинения пишешь?

Валерка смутился, его тонкая длинная шея влезла в плечи.

— Четверки. Проскакивают и тройки.

— Мало обнадеживающие результаты.

— Но в институте ведь учат этому.

— В институте, Валерик, развивают способности, а не прививают их. Да и с трояками вряд ли тебе маячит в институт поступить.

— А с четверками?

— С четверками, пожалуй, тоже. Требования нынче жесткие.

Взглянув на сей раз на Брянцева не без лукавства, Валерка вкрадчиво проговорил:

— Дядя Алеша, вы ведь неспроста затеяли этот разговор.

— Верно, неспроста, — подтвердил Алексей Алексеевич. — Я собираюсь дать тебе один совет. Оставшиеся два года займись все же выбором профессии. Для начала приезжай ко мне. Хоть сейчас, как