Поколение - Николай Владимирович Курочкин

будто что-то выжидал, ругая себя на всякий случай, а потом, когда — удивительное дело! — все образовывалось, он обещал себе ни за что впредь не доводить до этого, и какое-то время был уверен, что переменился, — до следующего раза.

Он вздрогнул, когда Бэт, неслышно подкравшись сзади, взъерошила ему волосы. Он повернулся к ней, взял ее за руки и, взглянув на нее — волосы смешно расчесаны на рядок, капли воды застыли на смуглых плечах, глаза виновато улыбаются, — вдруг подумал, что завтра проводит ее и больше никогда не увидит, а она улыбается и еще причесывается на рядок.

— Бэт, — начал он, — я хотел тебе сказать…

— Иди в ванную, — остановила она его, — после душа всегда становишься уверенней, особенно в разговоре с женщиной.

Белов и впрямь вернулся пободревшим. Упругие струи, отхлестав его, словно выбили всю дурацкую робость, которую он сам себе придумал.

— Причешись, — сказала Бэт. — Подожди, я сама…

Она причесывала его долго, тщательно, отходила в сторону, чмокала недовольно, снова колдовала над непослушным вихром.

— Бэт, — сказал он, — Бэт…

Она отошла к окну и беззвучно зарыдала. Он подхватил ее на руки и, посадив в кресло, встал перед ней на колени, как тогда, в саду.

— Бэт, я просил тебя стать моей женой.

— Я помню.

— А теперь я прошу тебя…

— Что?

— Остаться здесь, со мной! — закричал он. — Неужели, черт возьми, не ясно? — И, рывком поднявшись, зашагал по комнате. — Прости, — сказал он, вернувшись к креслу. — Я не сдержался…

— Я думала об этом. — Она откинулась на спинку кресла и смотрела мимо него на ночник с оранжевым абажуром. — Я думала об этом. Хью Степлтон рассказал мне о вашем разговоре. И знаешь, что я надумала? Что наш дом — гостиница.

— Мне нечем особо прельщать тебя, — сказал он.

— Ты прямо находка, а не муж, — улыбнулась она. — Ничего-то у тебя нет.

— Ты есть.

— Да… — протянула она. — Бэт Хейзлвуд — большое состояние!.. У меня там мама… Ты подумал, смогу ли я оставить ее одну?

— Одну — при живых муже и сыне? Это ты называешь — одну? Ты ведь можешь уехать в Калифорнию, а Россия всего на несколько часов дальше. Ты будешь ездить домой. Это дорого, но мы что-нибудь придумаем. Я буду много работать. Мы найдем деньги.

— Ты сумасшедший. Я здесь буду как глухая.

— Пол-России знает английский. Ты выучишь русский. — Он вдруг осекся, вспомнив мистера Степлтона, — будто с ходу врезался в натянутую посреди дороги сетку, которая запутала его и спеленала. — Ты права. Развлеклись немного — и хватит. Мы же современные люди. Лучше, чем есть, уже не будет, а зато сколько воспоминаний в старости.

— Пойди на сцену, — добродушно посоветовала Бэт. — Тебе хорошо удаются монологи. Только веселее надо говорить. Руки в карманы и через левое плечо в зал. Ну-ка давай еще разок. — Она закинула ногу на ногу и оценивающе прищурила глаза.

— Да ну тебя! — отмахнулся Белов. — Нашла время для шуток!

— А если мне весело? Ты хочешь, чтобы женщине с тобой было грустно? — спросила она. — Все закончится завтра же. Ты вернешься к своим проблемам, я к своим. — Она поднялась с кресла и подошла к нему. — Я не хочу больше ни говорить, ни думать об этом. Не изводи меня. Я ничего сейчас не знаю.

Он чувствовал, что нужно было бы сейчас обнять ее покрепче, наговорить каких-то слов, просить, умолять — вытрясти, наконец, из нее согласие, но, чувствуя это, продолжал стоять.

— Бэтти, — сказал он, — пять детей — это много?

— Ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходила беременной? Или у тебя папочка миллионер?

— А черт его знает, может, и миллионер.

— Ты его не видел с тех пор?

— Нет.

— Пол. Это жестоко, когда бросают детей.

— Не для парня. Парню, по-моему, даже полезней надеяться на самого себя.

— Может быть, Джордж потому и бесится, что наш папочка слишком добропорядочный и благородный? — Опять та же полунасмешливая улыбка. То ли она не придавала никакого значения своим словам, то ли относилась к ним слишком серьезно.

— Ты не любишь Джорджа? — Белов, казалось, не спрашивал, а утверждал это.

— Не люблю, — спокойно ответила Бэт. — А теперь спроси, кто из них любит меня? Ты думаешь, они станут возражать, если я скажу, что уезжаю к тебе, что уезжаю в Россию? Я никогда не чувствовала, что обо мне кто-то думает. Мне кажется, что, если бы я пропала куда-нибудь однажды, меня бы хватились лет через пять.

Он подошел к ней и хотел обнять, но она увернулась.

— Не надо, Пол! Ты тоже бесчувственный чурбак. Лезешь со своими объятиями. Ты хоть раз сказал мне, что не можешь жить без меня, что я тебе нужна всегда, только я одна, ты слышишь, — я, я, я!

Он схватил ее грубо, и она вцепилась в его руку зубами — как голодный, бездомный щенок, которого раздразнили в подворотне.

— Прости меня, — всхлипывала она, целуя потом бугристый овал на его запястье. — Я хочу, чтобы ты говорил мне это не только в постели, ты слышишь, Пол! Не только в постели. Чтобы ты восхищался мной всегда, когда меня видишь. Я пойму, что это не так, позже пойму, что я не самая лучшая, что я не самая красивая, но это я пойму, а ты не должен этого знать никогда.

Она затихла, покраснев от крика и стыда.

— Пол, — сказала она, отдышавшись, — я веду себя как попрошайка. Я тебе быстро надоем. Пол, я столько спала, пока ты меня не разбудил. Я не знала, что могу быть такой. Мне казалось, что меня родили со злости. У меня ничего не получалось. Я не знала, какая я. Пол, когда я заболела там, в гостинице, ты действительно переживал за меня? Или ты просто хотел побыстрее переспать со мной? Пол, а почему ты сказал — пять детей?

— Три парня и две девочки… — Он очень обрадовался этому ее вопросу: хоть дух перевести. — У меня есть знакомый программист. Он любой график на компьютере высчитывает. У него два парня. Я думаю, он и на девицу подсчитает. А если ошибется, я ему голову откручу.

— Пол, как все глупо, — сказала она, помолчав. — Только до чего-то дотянешься, а тебя раз по руке. Пол… я не знаю. Не будем загадывать… И что бы ни случилось, давай считать, что это еще не конец…

— Давай… — Он устало мотнул головой. Теперь, когда в словах Бэт промелькнула какая-то надежда, у него уже не было сил радоваться ей и подкармливать ее своей фантазией.

И утром, когда он стоял на бетонной эстакаде аэропорта и смотрел на таявшую вдали точку, окутанную