Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Александрос Пападиамандис

которому он принадлежал. На локтях зияли дыры, но при этом он был подпоясан прекрасным кожаным ремнем, на пряжке которого блестел большой отборный камень, оникс из Мекки. Лицо его то ли из-за апатии, в которой он ныне пребывал, то ли из-за воздействия солнца казалось как никогда здоровым.

— Да ну их к черту! — воскликнула матушка, с жалостью глядя на него. — Они сделали из него святого! Теперь, когда он помешался, они сделали из него святого! Целуют ему руки, приносят еду, одежду и хотят увести в дом каймакама. Но он ест только сухари, носит одни и те же лохмотья и спит на полу в сарае. И не хочет покидать меня, что бы ему ни предлагали. Только когда он чем-то сильно расстроен или взволнован, то бормочет что-то странное: «Заклинаю тебя Аллахом, мой султан, не говори ничего барыне». И больше ни слова! Бедняжка Кямиль!

И пока она говорила, я вспоминал тот дикий гнев, который когда-то переполнял ее душу, ее причитания о том, что наш бедный брат переворачивается в могиле каждый раз, когда убийца ступает по земле, даже если он находится на краю света; мое тело содрогалось от одной лишь мысли, что убийца каждый день ходит по могиле своей жертвы, и я в ужасе надеялся, что она никогда не узнает правду. Это бы убило ее!

— В любом случае, — сказал я ей, — если ты прогонишь его, я уверен, он пойдет к своим. Сделай мне милость, прогони его из нашего дома!

— Да что ты такое говоришь! — почти в слезах воскликнула она. — Я иногда вспоминаю того француза-кокетку, который пинком хотел выгнать Кямиля из нашей комнаты, и представляю, что если б у меня была длинная рука, способная достать до Города, то я бы с удовольствием отвесила ему оплеуху! И ты просишь, чтобы я собственноручно прогнала Кямиля? Ты видишь, он оставил свою мать и перебрался ко мне. Он мне и воду таскает, и на мельницу ходит, и хлеб относит в пекарню, ухаживает за виноградником, убирает двор, выращивает цветы на могиле нашего Христакиса. Даже лампаду сам вызывается зажигать! И как я теперь его прогоню, скажи мне, когда я сама выхаживала его семь месяцев, прикованного к кровати, словно собственное дитя! Бог судья тому, кто довел его до такого состояния! Поэтому, сынок, я тебя умоляю, оставь в покое несчастного и лучше скажи мне: нашелся ли убийца? А то мы до сих пор так и не узнали, кто это был!

— Нет! — ответил я, хотя он стоял прямо передо мной.

Я думал о том, что мать рассказала мне про Кямиля. Думал о доброте умалишенного и коварстве бывшего почтаря и не мог для себя решить, кто из этих двоих на самом деле был убийцей моего брата.

Михаил Мицакис, Константинос Теотокис, Димостенис Вутирас

Михаил Мицакис родился в городе Мегара, недалеко от Афин, предположительно в 1865 году.

В отличие от других писателей, представленных в этом сборнике, Мицакис не добился литературной славы, но в последнее время все большее количество критиков говорит о триумвирате гениев — Пападиамандис-Визиинос-Мицакис, и все больше читателей обращается к его творчеству.

Близорукий, низкорослый, с ужасным характером (так он сам писал о себе), мучимый депрессиями, которые переросли впоследствии в душевную болезнь, он неутомимо бродил по улицам Афин, подмечая драгоценные детали, и его тексты превращаются для нас сегодня в машину времени.

Мицакис окончил гимназию в Спарте, где еще в школьные годы издавал газету под названием «Тайгет» («Ταΰγετος»). Поступил на юридический факультет Афинского университета, но не окончил его, начав заниматься журналистикой, ставшей призванием всей его жизни.

Мицакис был совершенно особенным журналистом, фактически он создал новый жанр — на грани путевых заметок, эссе и рассказов. Эта «жанровая текучесть», неустойчивость, пластичность, неожиданная образность, только ему присущая музыкальность и ритмичность делают его тексты узнаваемыми с первого предложения. Мицакису в высшей степени была свойственна языковая рефлексия, он напряженно размышлял о «языковом вопросе» и, очевидно, наслаждался самой возможностью в качестве сильного игрока участвовать в греческой языковой игре. Его греческий — это сплав высокой изысканной кафаревусы и не менее совершенной димотики. Его владение языком поразительно. В одном из эссе, посвященном сопоставлению кафаревусы и димотики, он создает два параллельных текста редкой красоты (то, что в византийской традиции называлось «экфрасис», описание артефакта), где на двух вариантах языка (с разной морфологией и синтаксисом) описывает древнегреческую статую, нигде не повторяясь. В сущности, он создает гипертекст, аргументируя, таким образом, необходимость обоих вариантов.

На теоретическом уровне Мицакис отстаивает димотику, при этом продолжает писать на смешанном языке, где явно превалирует кафаревуса. Он, как и его любимый Рембо, продолжавший традицию Рабле во французском языке, не может отказаться от всего богатства греческого языка.

Мицакис постоянно, почти с маниакальной одержимостью путешествует по Греции и создает удивительные тексты, которые становятся сейчас предметом изучения этнографов, социологов, историков и литературоведов. Он создает свою собственную Грецию, мистическую и очень реальную одновременно.

Статьи Мицакиса печатают все известные афинские газеты и журналы; кроме того, он сам издает две юмористические газеты — «Шум» («Θόρυβος») и «Столица» («Πρωτεύουσα») Подписывается то своим именем, то разными псевдонимами, среди которых — Конъюнктурщик, Флюгер и др. Им движет сострадание и живой интерес к страдающим и униженным. Особым жанром становятся повествования о городских сумасшедших и животных, с которыми жестоко обращаются. Его рассказ про медведицу, которую заставляют плясать на потеху зрителей, мог бы стать комментарием к великой поэме Ангелоса Сикельяноса «Священная дорога», где такая медведица становится иной ипостасью страдающей Деметры на дороге в Элевсину.

Параллельно с журналистской деятельностью Мицакис пишет рассказы, эссе, эпиграммы, стихотворения. Он создает жанр городской прозы. Можно сказать, что творчество Мицакиса — это пример акмеизма в прозе, он описывает городскую жизнь с позиции отчуждения, его интересует не сюжет, а детали, превращающиеся в метафоры и символы.

В 1894 году он в первый раз попадает в психиатрическую больницу на Корфу. И оставляет интереснейшее описание этой больницы. Затем его состояние только ухудшается. Он постепенно погружается в безумие и фактически не покидает психиатрической больницы. В 1916 году Мицакис умирает в психиатрической больнице в Афинах, — по легенде, в той же самой палате, в которой умер Георгиос Визиинос, фактически повторяя судьбу Нерваля, Гельдерлина, Баратынского.

Перед смертью Мицакис пишет стихи на смеси французского и кафаревусы, которые сейчас воспринимаются как образец сюрреалистической поэзии.

В этом сборнике представлены два его рассказа.

Рассказ «Самоубийца» («Αυτόχειρ») — один из самых известных