Акбилек - Жусипбек Аймаутов

class="p">— Да будь проклят такой конец! Ничего замечательного. Через неделю, а может и недели не прошло, как к нам пожаловали как-то к вечеру трое человек из города, такие важные… Провели их в комнату для гостей, усадили на атласные одеяла, барана зарезали, отец прямо забегался. Я сижу и гадаю: кто они? Бабы стали собираться со всех сторон. Спрашивают друг у друга: «Жениха видела?» У меня сердце похолодело. Спрашиваю: «Какого жениха?» «Ойбай, ау! Ты что, не знаешь, что жених твой приехал?» Я и сказать не знаю что. Только слезы закапали из глаз. Мачеха увидела, что я плачу, и говорит: «Чего ревешь? Не дитя. Или ты вообще замуж не собираешься? Не о чем и думать. Тебе ровня — учившийся молодой господин. Хватит, не плачь!» А я не могу успокоиться. Отвернулась, свернулась калачиком и заливаюсь слезами. Я еще молоденькая, у меня и в мыслях желания идти замуж не было… Мне ведь ни словечка не сказали, совсем ничего, и ковда вот так вдруг заявляют: «жених твой приехал»…

— Ой, помяни Аллаха, ай!

— Я кушать не встала, лежу почти без чувств. Подошел дядюшка Акан. Приподнял, гладит по голове и стал учить меня уму-разуму: «Мы не хотели тебя выдавать замуж. Сговорились кое с кем спасти твоего отца. Вот теперь этот сговор и застрял в горле. Время плохое: если не породниться с каким-нибудь таким человеком при власти, останемся навсегда виновными. Вас считают беглецами, вы у всех как бельмо на глазу». Кое-что из слов дядюшки дошло до меня.

Но все равно не могла я согласиться безропотно, не желала. Что за ужас, вот так, ни с того ни с сего выйти замуж за кого-то! Я ходила и радовалась, что отца освободили, головка моя бедовая, а оказалось, что меня продали за его свободу.

— Ну а потом?

— Потом? После ужина тетушки, не обращая нисколько внимания на мое нежелание, потащили меня соединить руки с этим женихом. Ввели в ту комнату, а в ней свет еле-еле мерцает. А под окном громоздится что-то огромное, черное, как медведь. Ужасно огромное. И пускает клубами дым из пасти.

— Ой, святые, ай!

— Тут-то я и перепугалась по-настоящему. Подумала, что этот огромный горбатый зверь меня проглотит.

Тетки поставили меня перед ним и говорят: «Чего боишься? Мужчину не видела, что ли? Не будь ребенком. Привыкнешь потихонечку», — и, усадив рядом, вышли, прихватив с собой лампу. Я сжалась вся, дрожу, глаза не смею поднять. Этот медведь бросил дымить и, сдвинув­шись ко мне, взял мою руку. Душа ушла в пятки. Рука у него как железная. Тянет к себе и говорит: «Чего сидишь? Сядь ближе!» Сердце колотится. Прижал меня к боку и влип мясистыми губами в мое лицо, исцарапал усищами, и противно так несло от него потом. Перехватил за талию и тащит под себя. И плакала я, и умоляла пощадить, и жалилась, как могла. Как не слышал. Железными пальцами переломал все тело. Что тут… муки адские перенесла, сестра моя, настрадалась, истерзал он всю меня, все прокляла на свете.

— Не твоя тут вина… И что же дальше было?

— Уехал он утром. Дней через десять дядя Акан с мачехой отвезли меня на арбе вместе с приданым в город. Встретили нас несколько любезных таких мужчин и одна женщина, в дом провели. Передняя маленькая, другие две комнаты побольше. Деревянный пол, голый, ничем не

застелен. В одном углу стояла железная кровать. Мы с мачехой присели на ту кровать. Мужчины сели на стулья вокруг стоявшего в середине русского стола. Говорят о чем-то непонятном, дымят папиросами. Не знаешь, куда и ткнуться, что делать.

— Да, правда. Они, городские, так и поступают при первой встрече. Потом?

— Потом на вечер пригласили гостей. Кровать для меня занавесили. У мачехи разболелась голова, и она прилегла в прихожей. Стали собираться гости, вежливо так здороваются. Уселись за блюдо с мясом и давай стукаться стаканами и пить водку и выкрикивать: «За здоровье невесты!» Дядя Акан пить не стал, но они прицепились к нему и не отставали, пока не выпил. А я сижу, вытянувшись, одна за занавеской. Сижу и жалею дядюшку… Чере счур опьянели. Один парень вроде как пил поменьше, так они и на него навалились. Особенно гудел мой муж, настаивал: «Пей, ты почему не пьешь?» Их успокаивают — не слышат, а этот, мой муж, кроет заплетающимся языком, орет: «Застрелю!» — и кидается к ружью.

— Боже, ай! Спаси!

— От испуга я чуть не описалась. Все вскочили, расколотили всю посуду, пол, стол — все гремело, все в доме перевернули. Я в ужасе вскочила, выглянула из-за занавески, смотрю — моего мужа держат двое парней. Глаза у него выкатились, перекосились. Только тогда я заметила, что он косоглазый, правда — не горбатый. В руке у него ружье, так и старается дуло приподнять. Расстроилась я, страх перед ним мне прямо в кости впился. Очень уж, сестра моя, характер у него оказался скверным. Гости кое-как утихомирили обоих, стали расходиться. Кругом разгром: валяются разбитые стаканы и бутылки, водочные лужи, мебель опрокинута. Перепуганная дракой, я вскочила, тошнит страшно, и с визгом бросилась в переднюю. Но кто поможет? Муж проводил гостей, пошатываясь, подошел ко мне и, обняв, опять принялся целовать. Водкой невыносимо воняло. Материт парня, с которым подрался, добрался до кровати, свалился на нее одетым и захрапел.

— Ой, святые, ай! Какой у тебя муж! Плохой…

— Плохой? О плохом я только начну говорить…

— И что ты сделала?

— Поплакала-поплакала, из последних сил расстелила на полу у кровати одеяло, прилегла и только на рассвете сомкнула глаза. С тех пор ни одного спокойного дня не было, придет со службы и пьет водку, и пьяный кроет всех матом, ни прибавить, ни убавить ничего. Со мной словечком не перебросится, словно я бездушный предмет какой-то. Только и знает, что залезет на меня, сделает свое дело, и все. Остается только свернуться клубочком и замереть. Через неделю мужа уволили с работы. Партия, что ли, или кто там так решил. Поймался на взятке, передрался со всеми товарищами, ну, в общем, показал себя вовсю. После этого решил со мной вместе вернуться в родные места. Заглядывала к нам одна казашка. Болтливая, бойкая такая на язык. Однажды приходит и говорит: «Ты за мужа своего дурного не держись, он за решетку попадет. К тому же у него ничего