Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл

все еще сжимал в руке хлыст. Джек стоял, тяжело дыша, а Пегги Питчер все еще держала его за воротник камзола. Во внезапном прекращении суматохи борьбы Джек услышал, как кровь безостановочно пульсирует у него в ушах «хум-хум-хум».

Мистер Паркер секунду или две лежал неподвижно, как будто оглушенный своим падением, затем поднялся с пола. Он поднял свой парик и надел его на голову. Казалось, он не увидел свою шляпу, которая упала под стол. Он приложил руку к голове и постоял так секунду или две. Затем он швырнул хлыст на стол и направился к двери, не глядя на Джека. Деннис, который направлялся в свою хижину, услышал звуки борьбы и громкие голоса, шарканье ног по голому полу, грохот опрокидываемого стула. Он остановился и теперь стоял с мушкетом на плече, Маленький Кофе нес индюка. Он все еще стоял так, когда мистер Паркер подошел к двери.

– Деннис! – хрипло крикнул мастер. – Возьми трех или четырех человек и немедленно иди сюда.

Затем, не дожидаясь ответа, он вернулся к столу и налил себе стакан рома, рука его дрожала, бутылка позвякивала о край стакана.

Джек услышал слова мистера Паркера, обращенные к Деннису, и впервые осознал, насколько он беспомощен и бессилен и в какую попал беду. Сердце у него ушло в пятки, и он стоял, не двигаясь, оцепенев от отчаяния, учащенные удары пульса все еще отдавались в ушах.

– Ваша честь… ваша честь, – сказал он хрипло, – я… я не понимал, что делаю… я не понимал. Я не хотел порвать ваше платье. Простите меня, ваша честь, я не хотел!

Он чуть не поперхнулся, глотая твердый комок в горле. Мистер Паркер не обращал на него ни малейшего внимания.

– Вы не хотите выслушать меня, ваша честь? – в отчаянии воскликнул Джек. Он услышал приближающиеся шаги Денниса и тех, кого он привел с собой, и этот звук добавил к его тревоге еще больше отчаяния.

– Я не хотел этого делать, ваша честь, – воскликнул он, в последней попытке умиротворить этого неумолимого человека, и в следующий момент в дом вошли Деннис и три негра.

– Я хочу, чтобы вы взяли этого парня, – сказал мистер Паркер, указывая на Джека, – и заперли его в подвале на ночь. Завтра я с тебя живого шкуру спущу, – сказал он, сверкнув глазами на Джека и скрежетнув белыми зубами. – Я пощажу тебя сегодня, но завтра я убью тебя, убью, – а затем он повернулся и вышел из комнаты.

– Что ты наделал, Джек? – спросил Деннис.

– Ой! Я не знаю, Деннис, – Джек задыхался, почти рыдал. – Он собирался избить меня, а я пытался удержать его от этого, вот и все.

– Он дрался с его честью, как дикая кошка, – сказала миссис Питчер, – и бросил его через стул на пол.

– Почему ты это сделал, Джек? – спросил Деннис. – Ты, должно быть, совсем сошел с ума.

Джек попытался ответить, но не смог из-за комка в горле.

– Что ж, – сказал Деннис, – теперь ничего не остается, кроме как выполнить то, что приказал его честь. Лучше пойдем, и не надо больше скандалов.

– О, я не собираюсь устраивать больше скандалов, – хрипло произнес Джек.

Деннис и миссис Питчер стояли и смотрели на него.

– Ну, – сказал Деннис, как бы встряхиваясь, – получилось плохо, очень плохо. Я ничего не могу сделать, чтобы помочь тебе. Пойдем, и я сделаю это так легко для тебя, как смогу.

– Я пришлю тебе что-нибудь вкусненькое, – сказала миссис Питчер.

– Я не хочу есть, – в отчаянии сказал Джек.

Подвал представлял собой похожее на склеп подземелье, сложенное из цельного кирпича, с единственным узким зарешеченным окном и дверью, ведущей в кухню. Действительно, когда-то в старину он использовался как место заключения или содержания рабов, и там была пара ржавых неиспользуемых кандалов с цепями, которые все еще свисали со скобы в стене. Джек не мог сказать, сколько времени он просидел там, в холоде и сырости, раздумывая, и все же не полностью осознавая свое положение. Он слышал отдаленные звуки, раздававшиеся по всему дому, а время от времени эхо шагов, звучавших над головой. Вокруг него была мертвая и глухая тишина и темнота. Должно быть, уже стемнело, когда пришла миссис Питчер, неся еду, завернутую в салфетку.

– Вот, – сказала она, – съешь это, и тебе станет лучше.

Джек покачал головой.

– Хорошо, я положу еду сюда, может быть, ты поешь через некоторое время.

А потом она ушла, снова оставив его в темноте.

Вскоре звуки в доме над ним стихли. В ушах у Джека гудело, покалывало и гудело, а он сидел и думал, думал, думал, не приходя ни к какому результату. Что с ним должно было случиться? О! если бы он не сопротивлялся своему хозяину! Почему он сопротивлялся? Если бы только был какой-нибудь способ, которым он мог бы наладить отношения с хозяином! Если бы он только мог просить и получить прощение! Тут он с отчаянием осознал, что не было никакого способа, которым он мог бы исправить содеянное, не было никакой возможности получить прощение. Он мысленно видел, как его хозяин валяется на полу, и знал, что ему никогда не простят такого оскорбления. Время от времени он вздрагивал, как от боли – если бы только он мог избежать неминуемого завтрашнего дня! Но нет! Ему ничего не оставалось, кроме как сидеть здесь всю ночь, ожидая наступления дня. О, если бы он только мог перестать думать об этом! Он мог просидеть так, размышляя, час, просидеть десять часов; не было никакой возможности измерить длительность или краткость времени – ничего, кроме ровной полосы тупого и оцепенелого отчаяния. Затем, внезапно, он почувствовал, что у него горло пересохло от жажды. Он подумал, не принесла ли ему Пегги Питчер какого-нибудь питья. Он протянул руку, пошарив в темноте, и развернул ткань, в которую была завернута еда, которую она принесла. Там была бутылка. Это оказался ром с водой, и Джек, сделав большой глоток, почувствовал почти животную благодарность за утоление своей иссушающей жажды. Вскоре он немного поел и, не успев опомниться, прикончил сытный обед.

На какое-то время еда отвлекла Джека, и его проблемы не давали о себе знать, покоясь внутри, но после того, как он покончил с едой и снова сел в гудящей тишине, все вернулось к нему с новой и ошеломляющей остротой. Он склонил голову на колени. Воспоминания о только что прошедшем теплом, ярком дне – воспоминание о мертвом индюке, лежащем в траве, – живо всплыли в его памяти. Обыденное воспоминание, казалось, по контрасту