Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

однако не самым удовлетворительным манером. Вокруг нее, как обычно, обожатели увивались подобно мухам. Я болтался по краю этой толпы хохо-хенри[82], прислушиваясь, как обычно, с зачарованным отвращением к бессодержательным репликам заигрывания, с которыми они обращались к ней со столь шумной самонадеянностью. (К большинству проявлений кембриджской жизни я, быть может, и привык, однако к ослиным этим голосам привыкнуть так и не смог.) Посредством упорства и некоторого настырного физического маневрирования мне удалось оказаться с ней рядом — а также хватило прозорливости прихватить с собой по пути бутылку шардоне — и предложить пополнить ей бокал. Лавиния благодарно кивнула, и я воспользовался этой возможностью, чтобы спросить:

— Не споете ли вы нам сегодня?

На что она ответила:

— Нет, — и ушла в другой угол комнаты.

И к этому (для протокола) свелось все наше общение с Лавинией Куттс — с тех пор и далее.

Сдувшись, я принялся озираться в поисках места, где бы сесть. Хотелось не бросаться в глаза, однако иметь при этом хороший обзор всей комнаты. На задах в дальнем углу имелся глубокий, обложенный подушками подоконник, он смотрелся идеально подходящим для моих целей. Я занял там место и быстро понял, что оно предлагает еще одно преимущество: находилось оно прямо рядом с той самой дверью, откуда периодически появлялся дворецкий с подносом, уставленным бокалами вина и закусками. Эта дверь частенько оставалась приоткрытой, и потому иногда возникала возможность за нее проскользнуть. Я прикидывал, хватит ли мне смелости это сделать — и удастся ли провернуть это так, чтобы никто не заметил.

Докладчиком в тот вечер был лектор из другого университета — краснокирпичного университета[83], ни много ни мало, — известный своими бескомпромиссными взглядами. Предполагалось, что в рамках лекционных выступлений докладчик свои взгляды слегка умерит, однако в тот вечер он совершенно распоясался, и речь его называлась «Почему мощь британских профсоюзов необходимо сломить навсегда». То была речь, которая, как говорится, полностью соответствовала заявленному на этикетке, и принимали ее тепло. Последовавшая дискуссия сосредоточилась на роли «Национального союза горняков» — союза, сыгравшего ключевую роль в свержении консервативного правительства Эдварда Хита в 1974-м, — и от этого унижения, как считали некоторые, партия еще не успела полностью оправиться. Нельзя было не заметить, что дебаты велись преимущественно обиженным, мстительным тоном, какой я обычно с этими салонами не связывал (и уж конечно, не связывал с профессором Куттсом и его сдержанными манерами).

По мере того как дискуссия увядала, обстоятельства начали складываться в мою пользу. Двое из тех, кто сидел рядом со мной на подоконнике, встали и ушли, а это означало, что весь этот угол комнаты теперь принадлежал мне. Остальные гости мало-помалу сбились в стайки, беседуя друг с другом. Лавиния была полностью погружена в беседу с несносно пригожим аспирантом-историком. Сердце у меня забилось громче и быстрее, и я осознал, что если уж браться за шпионаж, то сейчас для этого самое время. И тут, словно по заказу, дверь рядом со мной отворилась и возник дворецкий, сосредоточенно нахмурившись: при нем был поднос, полностью заставленный напитками. Выполняя роль услужливого гостя, я придержал для него дверь открытой, и он одарил меня учтивой улыбкой благодарности. Как только он повернулся ко мне спиной и прежде чем кто бы то ни было сумел меня заметить, я поспешил за дверь и осторожно закрыл ее за собой.

Времени у меня было не очень много. Я стремительно прокрался на цыпочках по короткому коридору с дверями по обе стороны. Торопливо открывая одну за другой, я увидел спальню Эмерика, затем спальню Лавинии, затем уборную и кухню. В конце коридора осталась последняя дверь. Повернув ручку, я обнаружил, что за ней сразу же начинается короткая винтовая лестница наверх. Я проскользнул туда и наверху оказался еще у одной двери. Меня беспокоило, что за ней кто-то может быть, а потому я сперва заглянул в замочную скважину. Там довольно отчетливо разглядел сумрачно освещенную комнату, где сейчас вроде бы никого не было. Осознавая, что отступать теперь нельзя, я толкнул дверь и вошел.

То была просторная комната, примерно такая же большая, как и та, что внизу, где обычно проводились салоны. Мебели здесь, впрочем, было немного — мало чего кроме десятка стульев, расставленных широким кругом. Внутри этого круга из стульев на паркетном полу — простая пентаграмма, нанесенная красной краской. Воображение у меня тотчас разбушевалось, и я вообразил, как в этом пространстве Лавиния исполняет некий сатанинский танец с последующим подношением, которое она, обнаженная, совершает богине Гекате, или происходит еще какая-нибудь подобная мрачная чепуха. Оглядывая комнату, я не обнаружил почти никаких признаков того, зачем ее так обустроили. Никакой другой мебели, кроме приставного столика да еще пары стульев у стены. Обратил я внимание и на то, что дверь была всего одна — та, в которую вошел я. Улизнуть я не мог никак — только уйти тем же путем, что привел меня сюда.

Я только начал оценивать, что это значит для моего нынешнего положения, и тут на лестнице по ту сторону двери послышались шаги и голоса. В панике я огляделся по сторонам. Спрятаться можно было только в одном месте, в оконной нише в дальнем углу комнаты — она была занавешена тяжелой портьерой до самого пола. В тот же миг я бросился к портьере и встал за ней, затаив дыхание, а комната тем временем начала наполняться людьми. Среди голосов я распознал голоса Эмерика и Лавинии. (Ее голос, более того, оказался единственным женским.) Услышал скрип отодвигаемых стульев, звуки, с какими люди усаживаются поудобнее. Шелест бумаг. Щелканье шариковых ручек. А затем кто-то начал собрание:

— Господа. Добро пожаловать на пятнадцатое заседание Теневого кабинета.

Роджер Вэгстафф.

Да, я бы признал этот голос где угодно. Осторожно, очень осторожно, по доле сантиметра, я отодвинул портьеру перед собой и приник глазом к щели. Он сидел спиной ко мне, Лавиния — на стуле рядом. У нее на планшете было несколько листов бумаги, и она вроде бы вела протокол. Мне было довольно отчетливо видно, что она пишет. Пока записала она лишь: «ЗАСЕДАНИЕ № 15».

Я просидел там, спрятавшись, более получаса. Пересказывать в подробностях все, что я там слышал, было бы скучно, поэтому обобщу. Половина членов этой исключительной группы была вроде бы студенческого возраста (включая Роджера Вэгстаффа и Лавинию). Еще пять членов были, похоже, донами из разных колледжей, чьи стулья стояли на пяти лучах пентаграммы. Более-менее в начале заседания стало ясно, что это влиятельный, тщательно отобранный совет ученых, коллективно консультировавших