Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Игорю удавалось вспомнить, кто кого бросил, кто кого плохо искал. В ретроспективном восприятии колобками были все, только не он сам. «Женщина твоей жизни меняет тебя. Озаряет», – бубнил Панталыкин себе под нос. Другая дама – загранка в какой-то момент оборотила на него свое действующее лицо, предъявив навязчивую идею дуэта глубокого зарубежья с дальней музыкальной академией. Была ли в ней острая необходимость? Оттачивать мастерство… Завершить высшее композиторское образование у Гюртеля. У одного из крупнейших, старейших, авторитетнейших. Ведь это так правильно – совершенствоваться! Попутно упиваясь преодолением искусственных барьеров, поставленных самому себе: выучи, чувак, новый язык, сумей найти в чужих палестинах-пластилинах подругу. Жена в эмиграции – не просто жена. Как и Берлин – не Тула. В тевтонские широты нужно сразу с собственным кипятильником-самоваром, о чем разгильдяй Игорь не ведал. Ия никак не решалась на развод, но в Германию не поехала. Да Панталыкин и не предложил бы. Ведь смыться невтерпеж. Подальше и поскорее. Выписывать незнакомок из родных краев с помощью объявлений в сети – штука рискованная. Тогда сочини хотя бы что-нибудь грандиозное для очередного диплома. Чтобы подвести черту цепи бесконечных штудий и штурмов, начавшихся еще в… Не будем расшифровывать где, назовем этот город Усть-Вечерск.

Старт был дан очень давно, десятки лет назад, когда мама водила собственного главного героя за ручку в музыкальную школу в районе Щековской горы. Когда в окно на первом этаже этой школы нетерпеливо заглядывал друг. Когда они с другом, как те сороки, подбирали все, что блестело для них: валявшиеся на обочинах таблички и дорожные знаки, штемпель пошивочного ателье, выкинутый или потерянный кем-то…

Однако герой вырос. Все эти годы он пытался сочинять мелодии. Малевать жирные шары между линиями и на линиях, разбавляя их кружками пустыми и рыхлыми, кирпичами, молниями и запятыми, а также шариками поменьше. Требовался кульминационный аккорд. Или, скажем так, промежуточный. От него ждут внушительного звука, но, увы, ничего путного не приходит в голову, никаких замечательных опусов с номером или без. Одни перепевы из киномюзиклов Жака Деми. А еще длин-ноты, тягостные, политональные. Последние шаги гаммы: си – до. Следующая остановка – ре. По сути, шкала начинается и заканчивается Сидором. Вещмешком? Зато появилось жалованье. Полторы тысячи в месяц за три дня службы в колледже. Совсем неплохо. В городке Дункельвальде. В темном лесе, в темном лесе. В лесе гевельском, где, что в твоем Суздале, бывают праздники огурца. «Где дуб, явленец миру», – как писал великий поэт Соснора. Где их видимо-невидимо, черешчатых, раскидистых, незаменимых и незнаменитых, Стелмужскому или Кайзерайхе, конечно, не ровня, но явно не линейных и, может быть, растущих вопреки, стоящих на пути (komm mir bloß nicht in die Quere![3]), с мудрыми котами, чеширско-пушкинскими, и золотыми цепями, о чем всегда готов побиться об заклад Дутцев, лабух и журналюга. Ведь Quercus[4] – не коронавирус и не Лексус-Плексус-Нексус, но звучит как Quer-Kuss[5], а это хорошая игра слов: поцелуй вопреки, поцелуй поперек, поцелуй бороздящий, поцелуй мешающий, поцелуй со стороны, робкий у неофита (beim Quereinsteiger[6]) или оригинальный у фрондера (beim Querdenker[7]). И, конечно, не кверулянт, ведь тут не до сутяжничества и болтовни, ежели целуют, а на соблюдение дубом конфиденциальности можно рассчитывать. Почище, чем у грубого Готлиба с его черной дубовой мебелью. В былинных краях гавелян, живших здесь еще до немцев. Недалеко от Берлина. Недаром панталыкинский «Цикл песен к возлюбленной» именно здесь и был им написан. Впрочем, никакой возлюбленной на тот момент не существовало. Он ее просто выдумал. На самом деле – это все Лика. И цирк, а не цикл вовсе. Zirkus[8]. Но вот кому и как объяснить?

«Держи меня нежно» – наш правильный и бессмертный ответ творцу «Бесаме» пианистке Консуэле Веласкес. За авторством Глеба Жеглова. Поскольку такой подход намного правдивей и надежней мексиканского девиза «Целуй меня много». «Держись за клавиатуру, дубина стоеросовая», – говорила когда-то мама, если Игорь в мандраж впадал по поводу быстрых темпов и смазанных тридцать вторых. И на что только не приходилось жаловаться. На басовый ключ, двойные бемоли, покалывание в ягодицах, деревянные пальцы. Кстати, из какого дерева делали рояли, стоявшие в усть-вечерских классах? Горной ели? Слишком дорого. Ель идет на деки, на мануалы. Наверное, из сосны и бука, но ведь могли и из дуба, экологически чистого, светлого, с хорошим коэффициентом акустики, с блеском серебристым.

«У немцев – дуб женского рода. Странно, да? Между прочим, путают современные германцы лингвистический род – мужской и женский – с социальным употреблением слов, экстраполируют. У них теперь все должно иметь свой женский pendant, эквивалент. Человек и человека. Член и члениха. Тогда и фамилии нужно поменять, ведь если он – Меркель, то она – Меркелин. Мельник – Мюллер, Мюллерин – Мельничиха. Или пусть будет как у чехов – Мюллерова. Зато термины для фортепианных внутренностей мы позаимствовали из немецкого, у передовиков клавирного производства – штег, вирбельбанк, штульрама. Без всяких там родовых признаков. Род роли не играет…» – рассуждал Игорь.

Впрочем, вирусная борьба за гендер и языковую женскую атрибутику не делала путь к сердцам короче, а жизнь лиричнее. По мнению многих, подкрепленному собственным опытом, Германия уже в девяностых страдала кризисом прелестниц: чахлые стайки угловатых мужеподобных девиц только оттеняли тяжелый строй гримас, контуров и грубых голосов возрастных теток, квадратих, описанием которых Бальзак едва ли озаботился бы. Путь жесткой эмансипации дал плоды, будто от суфражизма – сражений за политические права – через воинствующий феминизм вел к усвоению природных установок: селезень всегда ярче серой шейки, с самками хамелеона обстоит точно так же. Очей очарование рушилось на уровне фенотипа. Зато нордический характер и рецидивы брунгильдности никуда не делись. Хотя если дуб – женского рода, это многое объясняет.

По всем приметам ясени молчат. В цене и центре вообще не дуб, а сосна и культ Кибелы. Матриархат новый. Но ведь никто не отменял эстетическое восприятие. А если оно затруднено? Оскорблено, наконец? Непреходяща ли женская красота? Как без нее? Вспомним об априорной, той, что от века предписана. Не про служебную. Пентесилея, предводительница амазонок, была по-своему хороша. Да и Брунгильда, если верить Бюссьеру. Сардоники зубоскалили, что современные девушки с Запада становятся похожими вовсе не на мужчин, а на собак или лягушек. Без шансов перехода в подвид принцесс, за вычетом Несмеян. К тому же у немцев и тут все наоборот: не лягушка-царевна, а король-лягух. Конечно, любая сколь-нибудь привлекательная особа женского пола сильно выигрывала и