Ничего не скажу - Владимир Станиславович Елистратов

– Мамаша Хулиа – известная колдунья. Она знает Вуду – это ее настоящая профессия. Ты видел этого беднягу Энрике?

– Видел. Странный какой-то парень.

– Еще бы! Ведь он – ее зомби!

– Да ну!

– Говорю тебе. Он всю жизнь будет ее зомби. А потом станет зомби ее сына Хуана. Кстати, Хуан – тоже зомби своей мамаши. А его жена Изаурита – его зомби. Это дельце тоже обстряпала Хулиа. Раз Изаурита зомби Хуана, значит, она и зомби Хулии… Все мы чьи-нибудь зомби. Кто-то больше, кто-то меньше…

Хорхе вздохнул:

– Думаешь, зомби – это как в идиотских фильмах: всякие там оживающие мертвецы и прочее? Ерунда! Бывают, конечно, и такие зомби. Но это все никому не интересно. Это все для киношников, писателей и тому подобных бездельников. А настоящие зомби совсем другие. Все просто: один подчиняет себе волю другого. Тут много всяких приемов: и печень крокодила, и гузка попугая, и моча игуаны… Э-э-э-э-э… Хулиа это умеет. Вот выпьешь ты эту мамахуану, в которую сам Дьябло не знает, чего она подсыпала. И будешь ты с утра до ночи думать о чем-нибудь этаком… Что хочется тебе полететь к звездам, или утопиться в океане, или втюришься в какую-нибудь дуру из соседней деревни… И будешь сохнуть, как старый кактус. А мамаша Хулиа будет через три океана потихоньку забирать твои силы. Мало того что она сама разводила тебе ром…

Он опять вздохнул:

– А я – если хочешь знать – тоже зомби.

– Чей? Неужто нашей доброй знакомой?

– Да нет, амиго. Зачем я ей нужен?.. Жены, кого же еще. Черт знает что делает со мной эта сволочная баба. Веревки вьет. А я… Я, амиго, дрался и против пятерых, и против восьмерых… Эх, славный вышел мордобой! Шестерых, помню, положил разом, как в боулинге. У меня слева снизу в челюсть хорошо получается. Двое убежали. Я ведь не знаю, что такое страшно, амиго. Правда. У меня полдеревни в зомби ходят. А вот жена… Крутит со всеми направо и налево, так и мелькает своей ненасытной юбкой. Все, бывало, думаю: сейчас задушу эту змею своими собственными руками. А она посмотрит на меня!.. И… эх, амиго, как будто вот эти самые сто лун и двести этих океанов войдут в меня с этим взглядом и – всё. Я – уже не я, а зомби. А у тебя есть зомби, амиго?

Я задумался:

– По-моему, нет.

– Значит, сам ты – чей-нибудь зомби?

– Не знаю, Хорхе.

– Э-э-э-э… Так не бывает. Или кто-то твой зомби, или ты чей-то зомби. Так устроен мир.

Я смотрел на немую таинственную, словно литую из обмороженного свинца луну и на трепещущие под ней ее жидкие, несчастные, суетливые осколки. Да, «так устроен мир». Ases el mundo.

Я достал из пакета «Мамахуану».

– Будешь? – спросил я Хорхе. – Ты случайно не прихватил с собой баночку с мочой игуаны?

Хорхе понимающе ухмыльнулся.

– Тогда за нас, зомби? – спросил я.

Хорхе расплылся в широкой благодарной улыбке, махнул рукой, словно хотел сказать по-русски «где наша не пропадала!»:

– Давай. Черт с ней, с этой старой макакой.

Я дал ему бутылочку. Он оценивающе поглядел на нее и отпил половину. Ровно. Тютелька в тютельку. Грамотный парень, виртуоз. Я допил.

– Крепкая вещь, – блаженно морщась, сказал Хорхе.

– Да уж.

Я посмотрел на этикетку, фосфоресцировавшую в лунном свете:

– Сорок градусов, как полагается… Двести граммов… В самый раз.

– Вот и поужинали. Ну, спасибо тебе. И до завтра, амиго.

– Хороших тебе сновидений.

Так и не знаю, почему мамахуана называется мамахуаной. Ничего особенного.

Правда, ночью мне снились симпатичные девушки из города Сантьяго, похожие на дмитровских пэтэушниц. Они в моем мамахуановом сне курили сигары, пили «Barcelo» и, широко улыбаясь, говорили мне «Амиго, Гитлер капут!»

Прошло два года. Моя жена по-прежнему работает преподавателем. Так и не могу понять, кто из нас чей зомби. Наверное, взаимно.

Сон с открытыми глазами

Мы сидели с моим соседом Михалычем (Владимиром Михайловичем Пробовым) на Михалычевой кухне и отгадывали кроссворд.

– Семь по вертикали, – читал Михалыч, – тааак…во, телигент четырёхглазый, это по твоей части: древнегреческий философ. На «сэ». Ну?..

– Сократ.

– Хм… попал, очкарик. Ну, это легко. Я его сам знаю. Это тот, который всем вопросы задавал, а потом мышьяку наелся. Смотрим на «кэ». Где она у нас? Вот она, эта кэкэ… Та-а-ак. Значит: попугай с хохлом. На «кэ». Ну?

– Какаду.

– Опять попал. Дура птица. У меня у тестя был попугай говорящий. Гадит как семь бегемотов. А мозгов – на одно нехорошее слово. Проверяем этого зас…а. На «у». У-у-у… Вот оно. Государство в Латинской Америке. На «у». Ну? Что, съел, толстолобик?

– Сейчас.

– Семь секунд. Через семь секунд не отгадаешь – горячего. Раз… два…

– Уругвай.

– Уругвай, уругвай, по сто двадцать наливай… А он не в Африке?

– Нет.

– Проверим. На «вэ». Британский алкогольный напиток.

– Ну, это виски, конечно.

Михалыч помрачнел:

– Виски из пиписки. Даже и писать его, фашиста, не буду. Всё, перерыв.

Тут я должен кое-что рассказать.

Дело в том, что когда Михалыч в завязке, он целыми днями отгадывает кроссворды. Вернее так: если Михалыч отгадывает кроссворды, знайте – он в завязке. Сидит злой и грозный, как Валуев на горшке, потеет и отгадывает. И для завязок Михалычу нужны серьёзные поводы.

Предыдущая кроссвордная завязка произошла у Михалыча полгода назад следующим образом. Как-то раз он поехал на своём жигулёнке на дачу. Привязал досочки, собранные на помойке, к багажнику. Огуречную и помидорную рассаду – назад. Всё, как у честных дачных скворушек. И поехал. Дело было ранним-ранним утром в пятницу. До пробок. Взял отгул и поехал по Дмитровке.

Воздух свежий, какой-то родниково-ванильный, что ли… Гаишники, наоборот, несвежие, достаивают смену. Всё, что можно, уже с автомобилей состригли. Стоят, зевают.

Где-то в районе поворота на Лобню голосуют двое: он и она. Вернее, можно считать, что их уже трое. Потому что она явно уже на последнем месяце. Михалыч, как человек добрый, конечно, остановился. Мужик весело улыбается, говорит:

– Нам бы до Дмитрова. До роддома.

– Садись.

– Сколько?

– Мальчик или девочка?

– Двойня.

– Тогда две сотни.

– Да хоть три!

Сели, поехали. Мужик – невозмутимый до невозможности. Разговорчивый такой, вроде ди-джея.

– Я, – говорит, – сплю себе спокойненько. Вдруг это пузо на ножках (он мотнул головой на заднее сиденье) будит меня. Смотрю: сидит уже одетая, с собранной сумкой. Полный боекомплект. Говорит: поехали. Я: куда? Она: рожать пора. Я: так вроде на той неделе собирались по