Любовь моя Ана - Софья Асташова

О, это так тяжело. Тяжело заставить себя пойти, и ещё тяжелее – заниматься. Тяжело и скучно. Зачем эти мучения? Лучше просто не есть. Мне проще не есть, чем заставлять себя ходить на спорт.

А ещё вот что я думаю: какая глупость – какое глупое убивание времени – есть и сжигать калории в зале, потом снова есть и снова сжигать. Смотрю на бегающих по дорожкам людей и не могу отделаться от мысли, как это глупо, какая напрасная трата сил – впустую расходовать энергию. Сначала они тратят деньги на еду – калории, а потом вкладывают ещё больше времени и денег в то, чтобы избавиться от этой энергии. Сплошное расточительство. Было бы здорово пустить эту энергию на электричество. Так была бы хоть какая-то польза.

После спортзала я захожу в «Пятёрочку». В руке пакет с кроссовками. В него я складываю продукты, а на кассе оплачиваю что-то одно – маленькое и дешёвое. Например, оплачиваю творог, а в пакет кладу упаковку замороженной овощной смеси. Это мой постоянный набор – замороженные овощи и творог. Я знала, что это плохо, но не могла ничего с этим сделать.

Голод заставляет людей совершать поступки, явно противоречащие их личностям. Голод высвобождает агрессию и зачастую приводит к моральной деградации и тотальному нарушению принципов этики. Голод побуждает к действиям, которые обычно считаются аморальными.

Я чувствовала себя самым жалким и никчёмным человеком на планете, но мне казалось, если съем то, за что не отдала деньги, то этого как будто и не было. Казалось, что с украденной еды я не поправлюсь. Логика очень сомнительная, но что поделать – приходилось работать с тем, что есть.

Сначала я пряталась от камер, считала, сколько раз удавалось это проделать. Потом, как опытный специалист, настолько уверенный в своём профессионализме, что упускает что-то важное, утратила бдительность. Я упустила кое-что важное. Уму непостижимо, чтобы в магазине не было охранника, правда? И, как оказалось, он там был.

Девять часов вечера, вторник. Обычный день, всё как всегда. В отделе замороженных продуктов я равнодушно изучаю холодильник. На кассе оплачиваю один йогурт, и, когда выхожу из стеклянных раздвигающихся дверей в предбанник, ко мне подходит непонятно откуда материализовавшийся сотрудник магазина в зелёной форменной жилетке.

– Девушка, доставайте, что у вас в пакете, – говорит он с акцентом.

Кажется, у меня неприятности. В голове происходит взрыв, словно вышибают дверь с ноги. Словно кульминационная сцена в греческих трагедиях. Я узнаю это чувство, хотя и давно его не испытывала, – удар адреналина в кровь.

Он изучал меня с ног до головы. На мгновение я испытала желание упасть перед ним на колени, но всё, что я сделала, – медленно застегнула рюкзак. Он терпеливо ждал. Пространства для манёвра у меня было не больше, чем если бы меня прибили гвоздями. Я пододвинула к нему пакет. Единственное, о чём я думала, сдаст ли он меня в полицию – я же воровка, магазинная воровка. Просто обычный охранник и воровка. Буря в стакане воды.

– Смотрите.

Изо рта у него торчит палочка от леденца. Из-за этого его и без того не очень понятное произношение разобрать ещё сложнее. Он заглядывает в пакет, как будто ничего и не случилось, – безмятежно, даже с улыбкой. Даже не потрудился вынуть леденец изо рта. Может быть, для него это весёлая игра. Может быть, он днями напролёт таких ловит, только обычно это старые алкаши, которые трясущимися руками прячут в карман бутылку водки, а не симпатичные молодые девушки с пачкой творога и зелёной фасолью.

– Что будем делать? – спросила я и смахнула с лица прядь волос.

Я уже представила, как сажусь в полицейский уазик, провожу ночь в отделении, как звонят маме и та плачет в трубку. Как об этом узнают на работе. Вот смех будет. Всего один раз в жизни я была в отделении полиции, когда это была ещё милиция. Удовольствие ниже среднего. Повторять этот опыт не хотелось.

– Доставай из пакета здесь или, если тебе стыдно, выйдем на улицу. – Улыбка на его лице сверкнула и погасла, как искра. – Стыдно?

– Очень стыдно, – быстро ответила я, но, как мне показалось, с вызовом.

– Тогда пойдём.

От смутной, сумасшедшей надежды, что он не сдаст меня полиции, замирает сердце. Он проходит через ещё одни раздвигающиеся стеклянные двери, поворачивает направо вдоль фасада дома. Просто вечер в начале весны. Самый обычный. Фонари своим светом удлиняют кривую улицу. Невдалеке стоит остановка. Люди выглядывают, где же автобус, который никак не приходит. Смешная идея, что это поможет, что от выжидательного взгляда автобус появится быстрее. В воздухе висит тёмно-серая дымка. Похоже на дождь, но настоящего дождя нет.

Здесь, идя за ним след в след, я разволновалась намного сильнее, чем могла предположить только что в магазине. Почему? – подумала я. Почему это случилось именно сегодня? К такому я была не готова. Может быть, мне следовало убежать, а не покорно идти за ним? Хотя на слабых после спорта ногах далеко бы я не убежала.

Мы уже достаточно отошли, чтобы из магазина нас не было видно, но он все шёл и шёл не останавливаясь. Я шла следом. Я испугалась, словно цыплёнок, которому вот-вот свернут шею. Он повернулся вполоборота ко мне:

– У тебя дети?

– Да, мальчик и девочка.

Он перекатил леденец во рту.

– Анечка и Серёжа, – сказала я жалобным тоном, вложив в него столько любви, сколько могла. Сама не понимаю, откуда взялась эта глупая ложь. Но, кажется, прозвучало убедительно. Даже слёзы навернулись на глаза. Я вытащила продукты и передала ему в руки.

– Больше ничего нет, – протягиваю ему открытый пакет, на дне которого лежали кроссовки.

– Я охранник в магазине. Я же всё вижу. Ты думаешь, я ничего не вижу? Я же знаю тебя. Ты покупатель. Ты каждый день приходишь. Я давно за тобой смотрю. Зачем ты это делаешь?

От этих вопросов у меня закружилась голова. Что именно он от меня хочет, – я не понимаю. «Давно» – меня зацепило это слово. Вот же дура, дура, дура. Ладони вспотели. Сегодня я накрасилась, нарисовала стрелки. Он сейчас это видит. Что он думает? Я не знала, что ему ответить. Что говорят в таких случаях? Он сделал шаг в мою сторону.

– Я больше не буду, – сказала я. Собственный голос показался мне совершенно чужим.

Он чуть засмеялся на этих словах, передвинул леденец в другой угол рта. Блеснул красный язык.

– Тяжело тебе приходится?

– Тяжело, – я опустила