Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

Сначала поехал я к Болдыревым. Мать семейства и дочери приняли меня весело, радостно, все насквозь пронизанные весенним светом и радостью красивого праздника.

Просидел я у них даже больше положенного на визиты срока, что-то около получаса. Закусывали.

Когда я вышел от них, настроение у меня было прекрасное, а стоявший на углу извозчик в новом армяке, с примазанными маслом волосами, умилил и рассмешил меня своей праздничностью и своим видом человека, понимающего серьезность ниспосланного Богом праздника.

Мне пришло в голову невинно подшутить над ним, таким торжественным и строгим.

– Извозчик! – сказал я, подходя. – С Новым годом!

Он посмотрел на меня, пожал плечами и солидно ответил:

– Воистину Воскресе!

– Хорошая у тебя лошадь, – сказал я. – Какой породы? Лягавая?

– Работницкая.

– Бегать умеет?

– Побежит.

У него был такой солидный, приличный вид, что мне сделалось стыдно своих шуток. Я протянул ему руку и сказал:

– Прощай, брат. Кланяйся там отцу, дедушке.

– Покорниче благодарим. Дед вымер нынче.

Я сочувственно вздохнул и отошел.

* * *

Потом сидел у Крамалюхиных. Удивительная вещь – Пасха! Встретили меня как родного, тогда как в обычное время отношения наши не выходили за рамки простого холодного знакомства.

Жена Крамалюхина отказалась христосоваться.

– А я все-таки поцелую вас, – улыбаясь, сказал я.

– Да как же вы меня поцелуете, если я не хочу?

– А я все-таки поцелую.

– Не понимаю, право…

Я рассмеялся. Чудачка и не думала, что это так просто.

– Ей-богу, поцелую!

– Право… мне даже странно…

Она отвернулась, а я воспользовался этим моментом и поцеловал ее в шею.

– Ого! – сказал муж.

Я залился смехом.

– Ну? А говорили – не похристосуюсь. Вот и похристосовался!

– Однако, – сказал муж.

– Не правда ли? Хе-хе. Стоит только захотеть. Кстати, – вспомнил я. – Знаете вы анекдот о «стоит только захотеть»?

– Какой анекдот?

– Я вам расскажу…

Мне пришло в голову, что анекдот этот не совсем приличен и при даме рассказать его неудобно. Но эту мысль заменила другая:

«В сущности, ведь она замужняя и прекрасно все должна понимать…»

И я сказал вслух:

– Анна Петровна! Разрешите рассказать этот смешной анекдот при вас. Правда, он немножко, как это говорится, того, – ну да ведь и вы – хе-хе – не девочка же. Я думаю – прекрасно все понимаете, а?

Я, улыбаясь, заглядывал ей в лицо, а она встала и неожиданно куда-то вышла.

– Странная она какая-то сегодня, – удивился я.

– Это вы ее со своим анекдотом прогнали, – объяснил муж. – Нельзя же при дамах неприличные анекдоты рассказывать.

На меня от этих слов сразу повеяло такой непроходимой пошлостью узких мещанских узаконений и копеечной моралью людей, зарывшихся в свое грошовое мещанское благополучие, что я не выдержал и сказал:

– Почему? Ну будем, дорогой Илья Ильич, откровенны хоть раз в жизни. Ведь не институтка же ваша жена? Представьте, если бы я был ее любовником – она бы выслушала от меня этот анекдот и только бы посмеялась. Я буду говорить, извините меня, просто: то, что мы с ней чужие, – это простой случай! Конечно, я не говорю…

Муж хотел что-то возразить, но в это время вошла жена.

– Ильюша! Тебя сейчас просят по важному делу к Дебальцевым. Нужно тебе сейчас ехать, а мне уже пора в театр на дневное представление.

– Простите, – сказал я. – Я не буду вас задерживать. Только какие же сегодня театры? В первый день театров не бывает.

– Бывает.

– Уверяю вас – не бывает. Я это хорошо знаю. Вас, наверное, обманули!

Она закусила губу:

– Ну один театр все-таки открылся.

Прекрасно зная, что в первый день в театрах не играют, я был поражен до глубины души. Очевидно, Анна Петровна была жертвой чьей-то глупой шутки.

– Это надо выяснить, – сказал я. – Вы позволите мне поехать с вами? Нет ли здесь какой-нибудь глупой шутки или чего-нибудь еще похуже? Дело в том, что я могу поклясться, что в первый день ни в каких театрах не играют.

– Это театр в частном доме, – сказала она, задумчиво отворачиваясь.

– Ах, так?.. А что идет?

– Эта… Сирано де Бержерак.

– Прекрасно! Я давно хотел видеть эту пьеску. («Отчего бы мне не посмотреть ее?» – подумал я.) Слушайте, поедем вместе.

– Это неудобно, – быстро ответила она. – Я по приглашению.

– Пустяки! Я заплачу десять рублей. В пользу там каких-нибудь вдов или сирот. Вот. Получите!

Вынув десять рублей, я пытался всунуть их ей в руку, но она не взяла.

– Стесняетесь от молодого человека деньги получать? – пошутил я. – Явление в наш практический век беспримерное! Ну прощайте. Не буду вас задерживать.

* * *

Я вышел. Так как следующий визит был у меня намечен в книжке «к Ахеевым», я взял извозчика и поехал.

Несмотря на теплый ясный воздух, мне почему-то взгрустнулось.

«В сущности, – подумал я, – к чему это все? Все эти визиты, окорока, английская горькая, христосование? Ведь все равно все умрут. И я умру… И извозчик умрет».

Сердце мое охватила смертельная жалость к этому понуренному, терпеливо сидящему на козлах человеку, который должен умереть, и – ни одна душа о нем не вспомнит. После безрадостной жизни – безвестная смерть!

– Извозчик! – предложил я. – Хочешь, я доставлю тебе удовольствие?

– Какое? – обернулся он.

– Хочешь, я тебя покатаю? Ты садись на мое место, а я на твое. Хочешь?

– Нельзя. Обштрахуют.

Мне до слез было жаль этого покорного печального человека.

– На сколько? – спросил я. – Ну самое большее, на двадцать пять рублей? Так получай их! А теперь – пересаживайся!

Может быть, с точки зрения уличного благоприличия это и было странно, но моральная красота моего поступка искупала какие-то глупейшие уличные правила, и я, без тени смущения, перелез на козлы.

Уличные моралисты – судите меня!

Я довез извозчика до самого подъезда Ахеевых и, остановившись, слез. И неожиданно в голову мне пришла простая человеческая мысль, центром которой был оправлявший в этот момент сбрую извозчик.

«Извозчик, – подумал я, – такой же человек, как и другие… Почему я могу войти к Ахеевым, а он не может? Потому что на нем грубый армяк и что он крестьянин? А Кольцов? А Никитин? И я спрошу их прямо: вот вы, господа, либеральничаете, говорите о меньшем брате… А посадите ли вы его с собой за стол?»

Уговорить извозчика стоило мне больших трудов. Наконец он согласился, и я, демонстративно обвив рукой его шею, чтобы еще больше подчеркнуть равность наших положений, вошел с ним к Ахеевым.

У них были гости: какой-то старец и толстая дама.

– Здравствуйте! – сказал я громко. – Христос Воскресе! Вот вы, господа, либеральничаете, говорите о меньшем брате…