Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

– Девица в заброшенной бане, гадающая на суженого, который в безвестной отлучке. Вот-с – свечи, два зеркала, девица… Это гроб, который отражается. Делается это просто, вот так: сюда – зеркала, тут свечи… девицу садим на эту скамеечку. Теперь стоит только выдвинуть из зеркала этот гроб – трах! Девица падает. Ее находят в обмороке утром, на следующий день. Потом горячка, почтальон, письмо, извещающее о смерти жениха. Старина-матушка! Возьмите!

В глазах писателя читалось колебание…

В лавку вошел высокий, худой гимназист с красными, как гусиные лапы, руками и густо рассыпанными по лицу веснушками. Глаза его смущенно бегали по непривычной обстановке, а сам он робко жался к дверям и говорил страшным сиплым, искусственным басом.

– Нет ли у вас чего для рождественского рассказа? Чтоб недорогое.

– Митька! – крикнул приказчик мальчику. – Покажи им бездомную собачку.

– Нет ли… странника замерзающего? – робко спросил гимназист, умоляюще смотря на приказчика.

– Нет, – сухо отвечал приказчик. – Берите или бездомную собачку, которая ходит под Рождество по улицам, или – елочку, которую срубили для детей и которая тоскует по родному лесу.

Митька повел гимназиста в угол и стал открывать перед его носом маленькие коробочки.

– Вот бездомная собачка. Видите – подавишь ее – она визжит! А это тоскующая елочка.

– А прильнувшей девочки нет? – шепотом спросил гимназист.

– Вышли. Да берите собачку – чего там! Можно агромадный рассказище написать. Вьюги дам на три копейки.

Мальчишка завернул гимназисту бездомную собачку, отщипнул от куска клочок вьюги, грязный, уже начавший подтаивать, и сказал:

– Этой штукой перед употреблением посыплете собачку. Сохранять в холодном месте. До свиданья-с.

Беллетрист, следивший с улыбкой за этой сценой, вдруг засмеялся и сказал приказчику:

– Знаете? Я куплю у вас эту собачку и этот кусочек вьюги, но только – вместе с гимназистом.

– Для чего вам? – изумился приказчик.

– Да я из этого прекрасную вещь сделаю: «Первый рождественский рассказ». Гимназист, сочиняющий свою первую вещь, – это прелестно!

– Да как же я собачку… с гимназистом продам? – спросил приказчик.

– Да что ж такое! Заверните их вместе и вынесите на извозчика. Подумаешь – церемониться с гимназистом!.. Никто и не узнает.

– Слушаю-с!..

* * *

В лавку ввалилась хохочущая компания.

Один из компании наступил беллетристу на ногу, поставил лежащее на прилавке привидение вверх ногами, к великому веселью товарищей, и крикнул:

– Эй! старичок! Покажи нам свою дребедень!

– Это не дребедень, – обиженно возразил приказчик, – а прекрасные сюжеты для рождественских рассказов. Прошу не держать привидения вниз головой.

– Кто это такие? – спросил беллетрист шепотом.

– Юмористы. Пустейшая и беспардоннейшая публика. Придут, перевернут все, осмеют и почти ничего не купят. Прежде юморист хороший был… Солидный. Придет – дай ты ему пьяного визитера, перепутавшего знакомые дома, или чиновника, который не получает ожидаемого ордена, или загулявшего купца. Основательный был юморист. А теперь рассобачились. Эй, господин, господин! Нельзя так делать… Что же вы в одну коробку суете и пожар усадьбы, и замерзшего странника, и детскую елку…

Компания забавлялась тем, что посадила призрака верхом на замерзающего странника и заставила их плясать перед елкой, взявшись за руки со страшными экспроприаторами и худыми рождественскими волками.

Потом свалили все это в кучу и, найдя коробку вьюги, стали с хохотом бросать ее горстями друг другу в лицо…

Я вошел в лавку, обвел всех присутствующих взглядом и сказал приказчику:

– Пришел к вам за сюжетом…

– Сделайте милость! – вежливо изогнулся он. – Что прикажете: палача, вешающего племянника, вьюгу с волками, пожар усадьбы, призрака…

– Старый дуралей! – обиженно закричал я. – Неужели ты не понимаешь, что мне этого мало?! Я беру все сразу: усадьбу, экспроприаторов, вьюгу, беллетриста, племянника, палача, гимназиста, твоих мальчишек, самого тебя, всю твою бестолковую рухлядь, и я прошу завернуть мне это в бумагу, чтобы я мог унести домой с одним-единственным желанием и целью – сжечь весь этот вздор, эту глупую труху раз и навсегда!.. К черту рождественские рассказы!

«Аполлон»

Однажды в витрине книжного магазина я увидел книгу… По наружному виду она походила на солидный, серьезный каталог технической конторы, что меня и соблазнило, так как я очень интересуюсь новинками в области техники.

А когда мне ее показали ближе, я увидел, что это не каталог, а литературный ежемесячный журнал.

– Как же он… называется? – растерянно спросил я.

– Да ведь заглавие-то на обложке!

Я внимательно всмотрелся в заглавие, перевернул книгу боком, потом вниз головой и, заинтересованный, сказал:

– Не знаю! Может быть, вы будете так любезны посвятить меня в заглавие, если, конечно, оно вам известно?.. Со своей стороны могу дать вам слово, что если то, что вы мне сообщите, – секрет, – я буду свято хранить его.

– Здесь нет секрета, – сказал приказчик. – Журнал называется «Аполлон», а если буквы греческие, то это ничего… Следующий номер вам дастся гораздо легче, третий еще легче, а дальше все пойдет как по маслу.

– Почему же журнал называется «Аполлон», а на рисунке – изображена пронзенная стрелами ящерица?..

Приказчик призадумался.

– Аполлон – бог красоты и света, а ящерица – символ чего-то скользкого, противного… Вот она, очевидно, и пронзена богом света.

Мне понравилась эта замысловатость.

Когда я издам книгу своих рассказов под названием «Скрежет», то на обложке попрошу нарисовать барышню, входящую в здание зубоврачебных курсов…

Заинтересованный диковинным «Аполлоном» – я купил журнал и ушел.

* * *

Первая статья, которую я начал читать, – Иннокентия Анненского – называлась «О современном лиризме».

Первая фраза была такая:

Жасминовые тирсы наших первых менад примахались быстро…

Мне отчасти до боли сделалось жаль наш бестолковый русский народ, а отчасти было досадно: ничего нельзя поручить русскому человеку… Дали ему в руки жасминовый тирс, а он обрадовался и ну – махать им, пока примахал этот инструмент окончательно.

Фраза, случайно выхваченная мною из середины «лиризма», тоже не развеселила меня:

В русской поэзии носятся частицы теософического кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов…

Это было до боли обидно.

Я так расстроился, что дальше даже не мог читать статьи «О современном лиризме»…

* * *

Неприятное чувство сгладила другая статья: «В ожидании гимна Аполлону».

Я человек очень жизнерадостный, и веселье бьет во мне ключом, так что мне совершенно по вкусу пришлось предложение автора:

Так как танец – есть прекраснейшее явление в жизни, то нужно сплетаться всем людям в хороводы и танцевать. Люди должны сделаться прекрасными, непрестанно во всех своих действиях, и танец будет законом жизни.

Последующие слова автора относительно зажжения алтарей, учреждения