Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

Стрелки машинного телеграфа дважды скакнули до упора, что означало крайнюю срочность, и в шестом отсеке дружно взвыли роторы электромоторов.

Подводная лодка неслась к безымянной банке, укрывшись за облаком помех. Пока Голицын забивал своими посылками гидроакустический тракт эсминца, Абатуров под шумок включил эхолот. Увы, глубины под килем не радовали. Самописцы чертили рельеф дна, и неровная линия вслед за картой утверждала бесстрастно: глубины вокруг пока что запредельные или околопредельные – для задуманного маневра не годятся. Абатуровский план был прост и сулил надежду вполне реальную: под покровом помех оторваться от слежения, на максимальных ходах отскочить к банке и лечь на грунт, затаившись среди складок дна. Район изобиловал потопленными в войну судами, среди них были и две немецкие подводные лодки; эхо-сигналы, отраженные их корпусами, ничем не отличались бы от тех, что могли быть получены от притихшей субмарины. На этом и строился командирский расчет: переждать преследователей и всплыть, когда они удалятся на безопасное расстояние.

Гладко было на бумаге… Во-первых, грунт облюбованного плато напоминал лоскутное одеяло: тут тебе и ракушечник, тут тебе и ил, и, что самое неприятное, не угадаешь, где плитняк. Абатуров же с курсантских времен знал: подводные лодки на плитняк не ложатся, как не приземляются на каменистые поля самолеты. Вторая сложность заключалась в том, что инструкция запрещала опускаться на грунт на глубинах ниже рабочих. И когда Абатуров все же сказал старпому: «Георгий Васильевич, убирайте лаг!» (на языке летчиков это означало бы: «Выпускайте шасси!»), Симбирцев посмотрел на командира весьма выразительно. И прочитал в глазах бесповоротное: «Решено!»

Абатуров взял микрофон, он поднял его так, будто кривая пластмассовая палочка налилась вдруг тяжестью несусветной.

– Погружаемся на предельную глубину. Ложимся на грунт. Слушать забортные шумы!

Все гудящие и жужжащие агрегаты выключены. Приказания отдаются не по громкой связи, а по телефону – вполголоса.

– Есть, второй! – отвечает центральному электрик Тодор.

И я догадываюсь, что вахтенный офицер распорядился замерить состав воздуха. Представляю себе сейчас этот состав! Коктейль, а не воздух. Давно пора снаряжать регенерационные установки. Но Симбирцев – это его хозяйство – не спешит, бережет кислород. Кто знает, сколько придется пролежать на грунте! Сутки? Двое? Трое?

Легли, по всей вероятности, удачно. Стрелки приборов застыли, не доходя всего десяти метров до отметки предельной глубины. Правда, когда коснулись грунта, по правому борту послышался скрежет. Должно быть, задели о камень.

А Мартопляс, как всегда, экономит электроэнергию, на этот раз – самым скаредным образом. В отсеках светят только плафоны дежурного освещения. Погасил и я свою крохотную лампочку в изголовье. В каютке темно и тихо. Всем, кроме вахтенных, приказано лечь в койки… Меньше передвижений – меньше шума. Вахтенные ходят в носках.

Справочник вахтенного офицера. Покладка на грунт без хода

После того как личный состав займет свои места по команде «По местам стоять, грунт ложиться», создается небольшая отрицательная плавучесть, дифферент до 2° на нос и останавливаются электромоторы. Подводная лодка должна медленно погружаться. Если погружение приостановлено, принять немного воды в уравнительную цистерну из-за борта. Момент касания грунта определяется по показанию глубиномера, эхолота и отходу дифферента на корму ПЛ. При покладке на грунт на больших глубинах ПЛ получает дополнительную отрицательную плавучесть от обжатия корпуса, и увеличится скорость погружения. Для уменьшения скорости погружения откачать часть воды из уравнительной цистерны за борт.

16.

Меня всегда поражало, как это альпинисты могут спать, прикрепив свои гамаки к отвесным скальным стенам где-нибудь на высоте небоскреба. Но и лежать под толщей воды на «глубине небоскреба» – удовольствие ниже среднего. Кажется, я впервые жалею, что у меня каюта-одиночка. Из лейтенантской четырехместки доносится приглушенный говор, сдавленный смех… Это Васильчикову смешно. Наверное, он вот так же бузил в пионерлагере во время тихого часа. Боже мой, неужели это все существует – пионерлагеря, лесные опушки, тихие речки?! И люди ходят свободно, не пригибаясь, не боясь звука собственных шагов?.. Все правильно. Даже у птиц есть свои дозоры. Вот и мы лежим здесь в секрете. Подводная застава. И какая разница, что над головой – кроны приграничных кустов или подволок, подпирающий океанскую толщу?!

Обед раздали сухим пайком: электроплиты слишком прожорливы для наших аккумуляторных ям. Федя-пом расщедрился на сухари и воблу, чтобы лежать в койках было не так скучно.

Лучше всего бы уснуть, но сна ни в одном глазу. Никогда не думал, что так противно лежать поневоле… Воспоминания хлынули сплошным беспорядочным потоком, будто вывалилась из коробки кинопленка и заструилась, свиваясь в немыслимые узлы и спирали. Вспомнилось то, чего никогда в жизни не вспоминал. Что только не хранится в запасниках нашей памяти! Даже вензель, выцарапанный кем-то на заиндевелом стекле троллейбуса лет десять назад.

В дверь каюты поскребся Тодор:

– Тарьщкапнант, вас командир просит!

Абатуров разминал в пальцах закостеневшую баночную воблу, будто новую сигарету. Не глядя на меня, мрачно объявил:

– Надо написать характеристику на этого… шеф-повара. Сдам его при первом же подходе! Под трибунал пойдет!

Абатуров оторвал вобле голову. Я понимал командира. Мы потеряли из-за Марфина столько драгоценного времени! Но трибунал…

– Не круто ли? – попробовал я возразить как можно деликатнее. – У Марфина двое детей…

– Двое сирот! – уточнил командир и с бумажным шорохом содрал с воблы чешуйчатую шкуру. – Было бы! Если бы я не всплыл… Пожалеть их? Уже пожалел. А нас кто пожалеет?! В бою бы нас потопили немедленно…

– Может быть, уволить его в запас?

– Без права показа по телевидению! – подхватил Абатуров. – А он потом сядет за руль и угробит автобус с пассажирами. Сердце у вас, Алексей Сергеевич, мягкое. Как валенок.

Сравнение моего сердца с валенком мне не понравилось, и я сухо изрек:

– Есть преступление, и есть оплошность.

– Оплошность! – Абатуров отшвырнул воблу. – Пусть он на гражданке плошает! Пусть его в родном колхозе на поруки берут! А здесь передний край, и у нас не «шаланда, полная кефали»! По вине этого шалопая нас сбили с позиции, загнали на грунт! Ведь ты же сам бойцам толкуешь: у нас за спиной – страна! И не смотри на меня как патруль на танцплощадку. Мне комиссар нужен, а не адвокат!

Я хотел ответить, но сдержался: продолжение спора пошло бы во вред Марфину, судьба которого и без того висела на волоске.

17.

«Викинг» набирал высоту. Молдин нажал кнопку, и шестиметровое жало магнитометра втянулось в хвост самолета. Меч в ножны!

«Прощай, “черная рыбка”! Ты принесла мне счастье…» Молдин распечатал новую пачечку тоник-гама. Оттого что дело было сделано и сделано хорошо, ему хотелось крутнуть «бочку» или выкинуть что-нибудь