Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

— Честь твоей голове, ты сам знаешь, Омар! — нежно ответила Халун.

— После свадьбы я вас держать не стану! Живите, где хотите, но свадьба должна быть дома. И свадьбу Патимат сыграем.

Я покраснела и, собрав со стола посуду, вышла.

— Патимат, ты не убегай! Прошли те времена, когда девушки скрывали свои мысли! — крикнул мне вслед Омардада.

— Ради аллаха, Омар, не приставай к ней, — вступилась за меня Халун.

— Пока не услышу ее слова глухим ухом, от меня не получите согласия. Клянусь землею-кормилицей, солнцем, которое нас греет, сам я не женился на нелюбимой. И сын мой не женится, и дочь моя не пойдет, — говорил он весело, обнимая Халун.

— Теперь он уже пьян, — заметила Халун.

— Как же мне не пьянеть, когда дети доросли до свадьбы! Вспомнил нашу молодость. Четыре руки, две головы — работали мы дружно!

— Почему же мы сегодня не пригласили невесту Мажида? — спросил Садулаг.

— Нет такого обычая у горцев. Завтра, как полагается, сами пойдем к ее родителям. Мы должны соблюдать горские законы. Конечно, время изменилось. Вы из этих законов и обычаев, дети мои, берите только то, что вам подходит. Добавляйте своего, самого хорошего, берегите как зеницу ока и передавайте детям.

Через десять дней у Омардады собрался весь аул. За невестой в Чирюрт с Мажидом поехала я.

Как заведено по обычаю, мать невесты накинула на меня белый платок. Невесту сопровождали ее подруга и Садулаг.

В аул мы добрались не скоро. На дороге то и дело нас останавливали, узнавая по белому платку, привязанному к машине, что едет невеста.

— Надо выпить за здоровье жениха и невесты! — кричали нам, и бутылок, захваченных на свадьбу из Чирюрта, стало заметно меньше.

У въезда в аул нас встретили музыкой и песнями. Машину, окруженную веселой толпой, шофер вел медленно. У ворот моя мама предложила невесте войти и подарила ей кувшин. Соседка Халун, насыпав полный подол конфет, бросала их с веранды. Пари, нарядная и красивая, ждала у двери, чтобы помочь невесте в первый раз переступить через порог. Я заметила в ушах Пари золотые серьги, на плечах ее лежал нарядный кружевной шарф, через руку был переброшен самотканый узорчатый шерстяной платок. Увидев невесту, Пари немного опечалилась. Нурулаг шепнул что-то жене, и лицо ее просияло, потухшие было глаза загорелись огоньками. Путь невесте преградил Омардада — он за рога тащил большую упитанную корову.

— Вот, дети, не обвиняйте меня потом, что отец заставил вас без фундамента закладывать дом. Это ваша корова. — Он ловко отрезал ей кончик уха.

— Маржанат, наверное, и доить ее не умеет, — пошутил Мажид.

Невеста, усмехнувшись, промолчала.

— Она, говорят, водит машину! — сказал кто-то.

— Такими маленькими руками? Наверное, швейную! — сострил другой.

Соседи судачили:

— В газете была ее фотография. Она в брюках стоит у грузовика.

— Я газет не читаю!

— Да ведь Омардада приносил вырезку в поле и хвастался: «Вот невеста Мажида, она выворачивает скалы, укрощает реки».

Соблюдая все правила горской свадьбы, мы поднялись на веранду. Грянула музыка, все принялись хлопать в ладоши. Женщины танцевали. Я, держась за кончики платка, подаренного матерью невесты, тоже прошлась на цыпочках. Кто-то вытолкнул в середину Омардаду, он, играя хитрыми глазами, оглянулся:

— Халун!

Покрепче завязывая платок, Халун тоже вышла в круг.

— Вспомним молодость!

— Когда сама была невестой, не пришлось мне танцевать, — сказала Халун, скользя на кончиках пальцев в такт музыке.

…Утром мы готовили завтрак «Заря» — так называют в горах завтрак новобрачных. Я прислушивалась к шагам Садулага, прохаживавшегося по веранде. На людях мы старались не встречаться. Мама еще ничего не знала, а ей достаточно было перехватить один мой взгляд, чтобы понять, что творится в моей душе.

И тут мне помог Омардада.

Он просунул голову в дверь, многозначительно посмотрел на меня и позвал маму. Я сразу поняла, что он что-то затеял. Мама вошла в комнату, вытирая подолом платья руки.

— Парихан, видишь ты моего сына? — спросил Омардада, положив руку на плечо Садулага и пропуская его вперед.

— Это что, от секретной жены? — пошутила мама. — Я его еще мальчиком помню, бедного сиротку.

— Садулаг мужчина с горским намусом.

— Пусть даст аллах ему здоровья.

— Здоровье, Парихан, от нас не зависит, а дочку мы можем выдать за него, если ты согласна.

Мама растерялась.

— Да что с тобой, Омардада? Разве можно, не подготовив ничего, выдавать девушек замуж? Так только скот на базаре продают.

Омардада насупился.

— Почему «не подготовив ничего»? Я еще в Чирюрте дал Садулагу свое согласие.

— Ну, если у вас обо всем договорено, при чем здесь я? — мама развела руками.

— Ты не думай плохо, Парихан. Мы с Патимат уже уговорились.

— Оказывается, меня спрашивают только для приличия. — Голос мамы дрожал от обиды.

— Ты, Парихан, не сердись. Здесь необычное дело…

«Мама, мама! — хотелось мне крикнуть. — Прости, что не решилась я тебе сказать. Ведь ты надеешься, что я вернусь в родной аул! А я задумала уехать!»

Разговор прервала поднявшаяся на веранду Хандулай. Она несла большую миску, прикрыв ее сверху кончиком платка.

— Ты, видно, ждал моего отъезда, Омардада, чтобы сыграть свадьбу Мажида. — Хандулай шутила, но было заметно, что она немного обижена. — Слыханное ли дело — в середине лета, в самую горячую пору приводить в дом невесту для сына!

Омардада шагнул навстречу гостье.

— Я не собираюсь, Хандулай, посылать невестку на полевые работы. Хоть и сыграли свадьбу летом, а закрома у меня полны, как осенью. Я заходил к тебе пригласить на свадьбу, и не моя вина, что ты уехала в Махачкалу. Семеро одного не ждут! А тебя прошу об одном — у меня праздник, обойдись без критики!! Нет в моей семье четырех сыновей, как у Алмасила Мухумы, чтобы на следующей свадьбе исправить ошибки.

Хандулай забыла про обиду.

— Пусть новобрачные живут счастливо, Омардада, — она отбросила с миски платок — в ней лежали яйца, творог, сливочное масло. — Дай аллах, чтобы у них родились мужественные сыновья, красивые дочки, чтобы невестка дома была покорная, а вне дома командовала другими. Пусть ровно через девять месяцев у нее родится сын, и ты станешь дедушкой. — Хандулай взяла Омардаду за руку.

— Пошли аллах, чтобы и твой рот наполнился медом, — сказал растроганный Омардада.

— Омардада, как это Алмасил Мухума исправлял ошибки? — спросил Садулаг.

— А вот послушай. Его звали Алмасил Мухума. Алмасил — значит лезвие. Так вот он был Насреддином нашего аула, без него даже двое за стол не садились. В остроумии никому не уступал. Но был у него один недостаток. Он вечно боялся, как бы про него чего дурного не