Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

В полночь приехали Мажид и Садулаг.

— А где же Маржанат?

— Ее отвели в больницу, — ответил Мажид. — А как отец?

— Отец! — голос Халун дрожал. Она впервые громко зарыдала — при сыне вылилось наружу все, что пряталось в глубине души.

Омардада бредил.

— Халун, принеси ножи, топор и точило… Притащил ли ты, Тажудин, ярмо? Убери со двора плуг… Зерно в земле! Пошли, аллах, дождя…

На рассвете следующего дня Омардады не стало. Глядя на него, я поняла, что в смерти есть что-то величественное. Мудрая голова старика тяжело придавливала подушку. На широкой груди, одна поверх другой, лежали его неутомимые в работе руки, сотни раз налегавшие на плуг, вырастившие колосья из миллионов зерен… Руки цвета земли…

Халун, сгорбившись, ходила из комнаты в комнату. Она мне напоминала птицу со сломанным крылом или дом, у которого обвалилась одна стена. Трудно было представить Халун без Омардады! Омар и Халун, Халун и Омар — всегда они были вместе!

Постепенно в дом Халун собирались люди. Умер Омардада! Ни один человек в тот день не вышел в поле.

Сиял ясный весенний день, пели птицы, бормотали речушки. Жизнь шла своим чередом. А Омардаду мужчины несли на кладбище. Место он давно выбрал сам.

Тело Омардады было прикрыто спутником его дорог — черной андийской буркой, у головы, сложенная вдвое, лежала золотистая каракулевая папаха. Впереди всех, держа доску, на которой лежал Омардада, шли Мажид и Садулаг.

От дома Омардады до самого кладбища тянулась длинная цепь людей, мужчины несли в руках шапки. Какой-то всадник, остановив коня, спросил: «Кого хоронят?»

— Умер пахарь, — ответил ему кто-то, не поднимая головы.

Незнакомец спрыгнул на землю, снял шапку и присоединился к моим землякам.

Мама и другие женщины, засучив рукава, хлопотали в доме, угощая всех, кто пришел выразить соболезнование.

Халун в черном платке сидела в углу. Она не плакала. Только глаза ее глубоко запали и как-то очень глухо звучал голос.

А вокруг только и слышалось:

— Хороший был человек Омардада. Как радуга небо, украшал он наш аул. Пошли, аллах, остальным здоровья!

— Дай, аллах, всем здоровья и долголетия, — отвечала Халун. — Ничего не поделаешь! Роса не выбирает траву, на которую упасть…

…Когда, похоронив Омардаду, люди возвращались с кладбища, при ярко светившем солнце прошел проливной дождь.

— Дай, аллах, Омардаде омовения всех грехов, это его любимый дождь, — вздохнула Халун.

— Он был частью земли. Сама природа скорбит о нем! — вытерла слезы моя мама.

Через день Халун получила телеграмму из Чирюрта: Маржанат родила сына.

— Горе и радость одновременно пришли ко мне! — прослезилась Халун.

— Родился бы хоть на три дня раньше. Ведь внук — об этом Омардада всегда мечтал. Пусть растет здоровым, похожим на дедушку, — говорили соседки.

— Хорошие люди не умирают! Умер старый, а на свет появился снова Омар, — сказала Хандулай. — И он, когда вырастет, возьмет в руки плуг деда. И будет любить землю, как любил дед.

— Тебе придется ехать к сыну, нянчить внука, Халун! — решительно заявила Унайзат.

— Внука я возьму к себе, как только его отнимут от груди! Я не покину могилы Омара, не потушу огня в родном очаге. В этом доме мы с Омаром провели всю жизнь. Не оставлю я наши горы.

Садулаг посмотрел на меня. Никто не понял мягкого упрека, скрытого в его улыбке. Я прочла по глазам мужа: «Почему опаздываешь ты, Патимат? Сыну мы дадим имя нашего отца!»

…В день отъезда мы все пошли на кладбище. Чья-то рука вычеканила на камне год смерти Омардады, плуг и косу.

— Спи спокойно, дорогой, добрый Омардада, — шептала я. — Урожай обещает быть богатым. Мы не дадим заржаветь твоему плугу. Ты оставил в наследство любовь к земле. Комок земли не унесет ветер. И никакой огонь не сожжет нашей любви к земле, с который ты уже сроднился.

И мне казалось, что эти слова повторяют за мной и свежая трава и цветы, поворачивающие головки к солнцу.

Вот и минул год со дня смерти Омардады. Я снова в ауле. И снова здесь Праздник первой борозды. И будто бы ничего не изменилось. Все кругом так же цветет и радуется жизни, словно и не ушел от нас Омардада. Так же по-весеннему светит солнце, улыбается поле, вся в бледно-розовом облаке яблоня на краю нашей делянки.

— Патимат, что ты все здесь стоишь! — окликнула меня мама. — Идем со мной!

Тажудин только что начал прокладывать первую борозду…

Молодые джигиты стояли у тракторов, как орлята, готовые к полету. Как и в прошлом году, в воздухе звучали восторженные крики людей. В Тажудина полетели комья земли. Не обращая на них внимания, Тажудин шел за плугом. Одна из женщин поспешно накрыла крышкой кипящий котел, другая прикрыла бумагой кувшин бузы, стоявший у камня.

Тажудин шел за плугом, оставляя за собой ровную борозду. Издали, пожалуй, его можно было принять за Омардаду, но волосы у моего любимого старика были белее, борода длинней.

Концы борозды соединились, и, как и в прошлом году, запела зурна, заговорил барабан.

Молодежь закружилась в танце, и я готова была войти в круг, если бы не боялась потревожить маленькое сердце, что билось под моим.

…После скачек молодежь отправилась к горным родникам… Мама угадала мое желание пойти вместе со всеми.

— Ну что ж, иди! Но я пойду с тобой. Боюсь теперь оставлять тебя одну…

— Не тревожься, мама! Время еще не подошло.

— Нет, я пойду. Так мне будет спокойнее.

Молодые джигиты и девушки, сидя парами у родников, заглядывают в воду, чтобы видеть, не сливаются ли их лица в одно — ведь это хороший признак!

Я сижу у родника, передо мною аул как на ладони. У каждого дома своя судьба, и каждый дом дорог мне чем-то. Отсюда видно и кладбище — на могиле Омардады растут полевые цветы, такие же скромные, каким был он.

И вдруг во мне что-то вздрогнуло. Мой будущий сын, видимо, был недоволен, что сегодня я почти забыла о нем, слишком много думаю о прошлом.

Я провела рукой по животу.

— С какой стороны он больше бьет, доченька?

— С левой.

— Значит, будет сын!

Сын! Я уверена, что будет сын. Я хочу, чтобы он был похожим на моего отца. Люди скажут: «Он весь в дедушку, похож и на Омардаду!»

Ну, а если будет девочка? Я посмотрела на маму. Какую трудную жизнь она прожила, но прошла по ней чистой и незапятнанной, как родник, что шумит у нас под ногами. Пусть если будет дочка, то возьмет ее черты, ее характер. И когда