Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

пенала – наполовину вылез, и некоторые петельки для ручек оторвались. Но кармашек для папиных записок был цел. И вот в шестом классе мой пенал украли. Со всеми записками. Мы с папой перестали друг другу писать…

Спортивный костюм мне купили на вьетнамском рынке – дешевый. Чтобы, если украдут, не так жалко. Все мои одноклассники вдруг резко «обеднели». Потому что ощущение было, что началась воровская эпидемия. Будто действовала шайка. Мы стали серой массой в буквальном смысле. Учиться в нашей школе нужно было в форме серого цвета – на входе дежурные учителя проверяли не только сменную обувь, но и наличие формы. И если ты пришел без формы или надел под пиджак яркую блузку, заставляли дежурить. Ученики компенсировали серость цветными рюкзаками, ручками, пеналами, ластиками, линейками, которые и начали пропадать. Потом деньги, заколки, яблоки, бутерброды. То, что крали первую обувь, вытаскивали шапки и шарфы из рукавов и перчатки из карманов, – это общешкольное, такая неприятность у нас нет-нет да случалась. Но внутри класса! Шесть лет уже мы учимся – никогда раньше ничего подобного не было. Когда на физкультуре из девчачьей раздевалки пропал браслет, все принялись вычислять девочку. Мы почему-то решили, что воровка – девочка, будто мальчики не могли войти туда. И, как ни странно, так оно и оказалось. Как в плохом детективе – наша тихая отличница, на которую в жизни не подумаешь. Она, наверное, устала служить примером для всех нас. А выследил ее наш отпетый хулиган. Он один случайно увидел, как она рылась в чьем-то рюкзаке. Принялся ее шантажировать – она воровала уже все мужское, по его указке: наклейки, фишки от «Чупа-Чупс». И так искусно – прямо Сонька Золотая Ручка. Однажды ее вызвали на литературе рассказывать стихотворение Фета. Она вышла к доске, опустила глаза и созналась во всем. Попросила прощения у всего класса и у учительницы. Ровненько, будто по заказу, зарумянилась. И снова нам поставили ее в пример. А хулигана поставили в угол. Я попросила отличницу вернуть мне пенал, папин подарок. Она не отдала – сказала, что потеряла. Помню – не поверила ей.

Даже после того, как воровку вычислили, костюм в школу носить не разрешили – все лучшее было на потом, на вырост, на выход. А где этот выход? Мама купит себе туфли и жалеет, не носит. В гости надевает и сидит в них за столом – их даже не видит никто. Колбаска вкусная – на праздник, конфеты – «откроем, когда гости придут»… Одежда, обувь, новое постельное белье – все на потом. Жизнь на потом.

Около моей школы был детско-юношеский центр – бывший дом пионеров. Вторую половину дня я проводила там. Пришла однажды с подружкой посмотреть ее рисунки (они висели в фойе) и тоже записалась в художественную школу. Как побирушка, пошла я по всем кабинетам, спрашивая: «А тут какой кружок?» Записалась еще на танцы, в драмкружок и на мягкую игрушку – все это в то время было бесплатно. И я закружилась в этих кружках. Ела бутерброды, которые папа с вечера делал, а мама утром в рюкзак совала. Уроки готовила на подоконнике в коридоре, в перерывах между занятиями. Толку мало было от них – я больше механически туда ходила. Зато меня часто не бывало дома, даже по выходным. Мамай папа должны были воспользоваться этим, чтобы снова стать мужем и женой.

Но вместо этого они почему-то набросились на меня. На мою школьную жизнь. В конце года папа попросил автобус на работе, и наш класс вывезли на природу. Там мы устроили пикник с шашлыками и спортивными играми.

– Какие вы молодцы! – сказал чей-то папа.

– Не то что мы!

– Это ж надо! Все купить, приготовить, организовать!

– Нам повезло, что у нас есть вы!

– Дай вам бог много-много счастливых лет. Давайте выпьем за вас! – это уже учительница.

Папа с мамой, наверное, с ужасом поняли, что «жить долго и счастливо» у них не получается, у мамы не получается быть хорошей женой, у папы – хорошим мужем, и они попробовали стать хорошими родителями. Но напрямую ко мне не сунулись – струсили. Решили общественно-полезным способом.

Мне было очень хорошо на том пикнике. Я даже поверила в нашу счастливую семью. От всего сердца поверила. Может, поэтому среди нас троих стало чуть теплее в начале того лета.

– Сына мне уж не растить, – сказал папа у нас на даче. – Вот, дом построил, яблоню посадил.

В конце девяностых папа сделал кому-то проект, и с ним расплатились шестью сотками земли. Он выходил эту землю, вручную перебрал ее, освободил от булыжников, перекопал и построил там двухэтажную дачу. На новоселье пригласил друзей с женами. Все восхищались его золотыми руками. В который раз уже желали нашей семье квартиру и сына.

– В сорок лет жизнь моя изменится, – говорил папа, перебирая бороду правой рукой.

– Сорок лет не отмечают! – хохотнул кто-то.

– А я и не собираюсь! Я знаю, случится что-то… И я уже не буду жить прежней жизнью.

– Ильдарик, помнишь, мы к тебе на тридцать три года пришли? Ты тоже говорил – возраст Христа, возраст Христа!

– Да. Хорошее было время! Дочка наша в первый класс пошла. Помнишь, кызым? Кызым! Ты где?

Со второго этажа я слышала их взрослый разговор. Я пока еще числилась ребенком и за взрослый стол не садилась.

– Кызым, иди сюда! – громко позвал папа и ударился в воспоминания:

– Я объяснял тебе задачки на спичках, помнишь? Из сорока трех ты не могла отнять одиннадцать! И мы считали вручную!

К папиному носу потянулась рюмка, а за нею и лицо.

– Ильдарик, давай, чтоб жизнь твоя изменилась в лучшую сторону. Пусть в сорок лет тебе на голову свалится… счастье! Хорошая разница между детьми получится! Десять? Двенадцать лет? – Папин друг поворачивается ко мне: – Сколько уж там тебе?

– Тринадцать.

– О-о! А мальчики есть?

У меня был мальчик, в которого я влюбилась год назад. Он учился в параллельном классе. Я знала его расписание наизусть и всегда старалась пройти мимо кабинета, где у него урок. Я влюбилась бы в кого угодно, потому что была готова к женской любви, к преданности. Носила лифчик нулевого размера и с каждым днем, с каждым часом переставала быть ребенком, хотя все еще тайно играла в куклы. Но во взрослые куклы – Барби с грудью, беременным пластмассовым животом и стройным высоким Кеном, ее любовником.

Тот мальчик пригласил меня на танец во время чаепития. На солнечной школьной дискотеке. Все видели,