Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов

огранки сиял из угла чистотой. Сумрачные картины маслом и богатые фолианты воровали пространство. Хобот верного пылесоса выглядывал из-под ложа; деятельность Греммо требовала чистоты, и ювелир, до недавних пор безразличный к виду собственному, не ведал меры в уборке комнаты. Пыль у него, вопреки недавним домыслам доктора, не задерживалась - это качество было единственным, что он усвоил из домоводства и тем вызывал неизменное восхищение у заботливой Каппы.

На столе скучала тарелка, накрытая посудным полотенцем; под ним оказались блины. Греммо и не заметил, как их подсунули. Воспринял как должное, Каппу исправит могила, она опекала его, сыча, и растолковывать ей врожденную ненависть к блинам было бессмысленно. Греммо постоял над мучными изделиями, свернул одно в трубочку, надкусил, с отвращением пожевал. Нашел газету, завернул блины, отложил - выкинет, когда будет на улице. Он посмотрел на сверток и подумал, что отвергнутые блины похожи теперь на грудного младенца, которого скоро подбросят под дверь незнакомым людям. Греммо не увидел ничего особенного в том, что одеялком служила газета. Он плохо представлял, во что заворачивают детей. Захватил тарелку, вышел в кухню, где все было вылизано, словно и не случилось торжества накануне. Между прочим - что это было за торжество? Греммо не помнил повода. Что-то связанное с коммерцией, какие-то сделки. Гости Модеста и Каппы не понравились Ефиму, больно нахальные, но он привык к тому, что соседи кого-то принимали и угощали.

Одиночество становилось невыносимым, в мозгу Греммо роились планы. В первую очередь предстояло разобраться с Иммануилом и его мастер-классами. Вряд ли Кнопов ошибся, это наверняка тот самый Иммануил. Ничего лучшего Ефим придумать не мог. В ухе снова шумело, и он в раздражении полез туда пальцем; тут же он вспомнил о прыгавших руках парикмахерши, и картина минувшего дня восстановилась полностью. Ювелир присел на табурет. Может быть, все-таки ФСБ? Пропал человек, следы насилия налицо. Есть подозреваемый. Самому Ефиму грозит опасность - неужели мало?

Да хоть бы его убивали, толку чуть. Козыряя заслуженным братом, буквально сгоревшим на службе, Греммо блефовал. После диверсии региональное руководство сменилось, и кто-то даже исчез навсегда; на покойного брата все и навесили, потому что именно он занимался тем удачливым террористом. В том, что Греммо приобрел некоторые льготы, было нечто дьявольское, сохранившееся со сталинских времен, когда одного брата когтили, а второго поглаживали подушечками окровавленной лапы. Греммо был далек от того, чтобы вообразить себя предметом могущественного покровительства; зарываться не стоило -кроме того, он боялся. Служба брата ему никогда не нравилась. Обращаться за помощью к демонам означало обречь себя на вечные ответные обязательства. К тому же он и сам не промах - мужчина, как ни крути; любимая женщина похищена, если вообще жива, и он должен спасти ее собственноручно или хотя бы отомстить. Ну, или в четыре руки, с участием Зиновия Павловича. Доктор трусоват, но проницателен, шельма. Видит насквозь. Без него ничего не получится.

Дело было решенное, и Греммо начал переодеваться в уличное, покуда доктор не сбежал. Подумав, распеленал блины и с отвращением немного поел их, чтобы не отвлекаться на собственноручный завтрак. Пока он жевал, настроение разъезжало между станциями "Приподнятое" - "Угнетенное". Ювелиру чудилось, что он вкушает прохладную мертвечину, сдобренную корицей. Ходики равнодушно фиксировали происходящее.

Греммо шел к двери, когда та содрогнулась от серии ударов. Ефим попятился. Отважные планы мигом выветрились из его головы. Он взмахнул рукой, пошарил за собой в поисках оружия, но схватил пустоту. Тут же затрезвонил звонок, как если бы неизвестные только сейчас о нем вспомнили. Греммо, близкий к прострации, подбежал к двери, сорвал безмолвную трубку давно почившего в бозе домофона - хоть сколько-то твердый предмет, хотя и тупой. Не дыша, заглянул в глазок: на площадки шатался Зимородов.

- О господи, - выдохнул ювелир.

Он спешно отомкнул замок, и Зиновий Павлович ввалился в прихожую. Вчерашний бинт сидел намного неряшливее, так как помочь было некому, да к еще пропитался кровью, но в первые секунды Греммо не заметил перемены.

Зимородов упал в его объятия. Ювелир удержал доктора, потащил в комнату, опустил на диван. Зиновий Павлович протяжно вздохнул - не то завыл, не то застонал.

- На меня напали, только что, - пожаловался он.

- Теперь обязательно надо в полицию, - плохо соображая, Греммо взялся за телефон.

- Нет, не надо... Уже поздно. Нам нельзя полицию, мы были в той квартире...

- Вы же протерли дверную ручку...

- Я-то протер, а за вами глаз да глаз... почем я знаю, где вы отметились? Нет. Мне, повторяю, приходилось бывать в полиции, я знаю, как там разговаривают... Посмотрите мои зрачки - одинаковые?

Греммо развернул его голову к свету, Зимородов охнул.

- Не выпучивайте глаза, я привык работать с мелкими предметами. Мне все отлично видно.

Греммо впился взором в его зрачки, так что Зиновий Павлович, как ни было ему плохо, испытал дополнительное неудобство: ему показалось, что ювелир увлечется, перепутает и по привычке займется огранкой глазных яблок. Недаром очи сравнивают с яхонтами, подумал доктор. Или это щеки?

- Перси, - фыркнул Греммо. - Ланиты и плечи.

Зимородов сообразил, что снова думает вслух.

- Зрачки одинаковые, - доложил Ефим, - только дергаются туда-сюда.

- Это нистагм. Ерунда. Пустите уже, вы мне уши оторвете.

Какое-то время доктор сидел неподвижно, а после с отчаянием произнес:

- Похоже, я обречен принять участие в вашем помешательстве.

Греммо удовлетворенно кивнул:

- У вас нет выхода, верно. А я предупреждал! Не расстраивайтесь, доктор. Вместе мы горы свернем.

- Этого я и боюсь, - подхватил Зимородов.

- Оставьте! У вас голова на плечах... пока. А у меня энергия. Меня распирает от чувств. Я верю, что она жива, она ждет меня.

Действительно, в нем снова угадывалось кипение. Греммо напоминал игрушечную мышку -дешевую, серую, которую завели, и та побежала.

- Прав был Сережа, - простонал доктор.

Греммо насторожился.

- Сережа - это кто такой?

- Сережа Емонов... Наш проректор. Предостерегал меня от неформальных отношений с вами. Забудьте, это уже не ваше дело.

- Что вы ему рассказали? - допытывался Ефим.

- Ничего. Оставьте меня в покое! Лучше дайте воды.

- Я вам чаю приготовлю, - Греммо пошел прочь, задержался возле блинов. - Блинчиков не хотите? Прохладные, но я могу погреть.

Тут Зимородова вырвало, и ювелир схватился за полотенце. Роли последнего менялись стремительно, как в замысловатой психодраме.

- Прилягте, я все приберу. Лежите и рассказывайте, что с вами стряслось...

Утомленный сотрясением мозга,