Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

грусти прозвучали в его голосе. — Ни тебе имени, ни тебе отчества, ни фамилии — солдат!.. Во Франции — это могила неизвестного солдата… А кто он, этот неизвестный? Молодой, старый, красивый, безобразный, женатый, холостой, умный или так себе… Безвестная могила, поросшая лебедой…

— Ну, ты накаркаешь, Макуха! — широко зевая, встал с шинели Чугунков. — Перед боем гундосить черт знает о чем!.. Где мои котелки?… Что там на сегодня?

— Борщ да каша — в них непобедимость наша, — веселее сказал Макухин, раздавая котелки… — Павел Александрович хлеб несет…

Через минуту, пригибаясь, чтобы не высунуть нечаянно голову из окопа, пришел Осташенков, раздал куски хлеба.

— Чтоб вы знали, в штабе предупредили: вот-вот фрицы полезут, — повернул он голову в сторону нейтральной заминированной полосы. — Разведка доносит: может даже этой ночью сабантуй начнется, — никогда раньше он не был столь задумчив, папироса тлела в его пальцах, мелкий пепел осыпался на землю. — Чугунков, смотри, снаряды подавай без промедления, не успеем мы выстрелить, успеют они, чтоб ты знал… Макухин, ты помогай тоже и будь готов в любую минуту вести машину, неизвестно в какую сторону придется двигаться — вперед или назад… Я, чтоб вы знали, предпочитаю только вперед…

— Угу, — с полным ртом буркнул Чугунков.

— Мне тоже задняя скорость не нравится, — вставил Макухин. — Сколько можно драпать!

Вечером с личным составом расчета беседовали лейтенант Герасимов и парторг сержант Елагин. Речь шла о предстоящем сражении. 38-я стрелковая армия, куда входил и полк Выходцева, была сосредоточена не в центре обороны, который представляли северный и южный фасы Курской дуги, а севернее Белгорода. Перед ней не стояли крупные немецкие соединения. И тем не менее, всем было ясно, что фашисты не оставят в покое и этот участок линии фронта. Здесь была опасность окружения в случае прорыва немцев у Белгорода и Орла.

— У нас поэтому нет выбора, как только стоять, — сказал парторг. — А если придется… головы сложить… Мертвые сраму не имут, говорили наши предки…

В конце беседы Виктор вынул из нагрудного кармана насквозь пропитанной пылью гимнастерки смятый листок бумаги и подал его Елагину.

— А заявление, Иван Федосеевич, я напишу теперь же, если вы не будете против, — смущаясь и краснея сказал Виктор. — А это, — кивнул он на листок, — капитан Константин Сергеевич Забродин, когда еще был живой, писал…

— Да, я помню капитана, — утвердительно сказал Елагин, — инструктор политотдела дивизии… Прекрасный человек!.. Долго же ты, Званцов, держал в кармане его рекомендацию…

— Надо же было разобраться в самом себе, Иван Федосеевич, ведь не в колхоз прошусь, хотя и там нужно доверие!.. А в партию, тем более… Я так понимаю…

— Правильно понимаешь, Виктор Афанасьевич… Сегодня вступление в партию особенно актуально… В бой пойдешь с билетом у сердца…

И уже поздним вечером 4 июля 1943 года, за несколько часов до грандиозного сражения, партийная организация батареи лейтенанта Герасимова приняла в свои ряды сержанта Званцова. Прежде чем вернуться в свой расчет, Виктор обратился к Герасимову.

— Товарищ лейтенант, у меня к вам просьба…

— Пожалуйста, пожалуйста… Чем могу помочь?

— Если можно, узнайте в штабе полка, скорее даже в штабе дивизии или вообще армии, числится ли там в какой-либо должности младший лейтенант Огрызков Осип Свиридович?

— А в чем дело?

— Это мой односельчанин, в одной школе, даже в одном классе учились… Я встретил его сегодня в окопах у своего расчета… С ним были еще подполковник и майор…

— Наверно, проверяли, как мы окопались, — по лицу лейтенанта было видно, что он тоже вдоволь «наелся» этих проверок и разговор о них ему неинтересен. — Штабисты теперь каждый день в окопах… Это их работа! Так что, — развел он руками.

— Я это понимаю, товарищ лейтенант, но меня гложет червь сомнения. … На душе неспокойно… Я ведь хорошо знаю Оську… Оська и уже младший лейтенант! Да еще штабной работник!.. Я в это почему-то не верю… Сын старосты в нашем селе, немецкого лизоблюда и вдруг… Может, я ошибаюсь, может, отец его действительно пошел в старосты по заданию нашего подполья, только это, мне кажется, вранье Оськи, уточнить бы… Ведь это он советского летчика немцам выдал! Он!

— Подполковник, майор, младший лейтенант в наших окопах, — задумался Герасимов, — не могут быть чужими….Чем же тогда занимается наша контрразведка? Мух ловит? Хорошо, я постараюсь развеять твои сомнения, сержант, — дружески похлопал Герасимов по плечу Виктоpa, — или… Завтра же! — вынул он из полевой сумки блокнот. — Так как его, твоего односельчанина?

— Огрызков Осип Свиридович… Младший лейтенант…

— Все, он у нас на крючке, — лейтенант положил блокнот в сумку и хлопнул по ней ладонью. — А теперь быстрее к орудию, у меня на душе кошки скребут… Не нравится мне эта тишина… Как перед сильной грозой!..

Ночь выдалась теплая, тихая и короткая, какие бывают обычно в июле. Дождей этим летом выпало мало. Поле дышало еле уловимым легким ветерком и степным разнотравьем. Среди запахов преобладал вкусный запах зреющих хлебов. Где-то недалеко наливались соком колосья ржи. Это было так знакомо Виктору, так кружило его голову, будто он находился не на взрывоопасной передовой линии, а за околицей своего родного Нагорного. Не хватало только лепета перепелок.

Но вот из дальней деревеньки прокричали последнюю побудку петухи, чудом спасшиеся от военных котлов как немецких, так и советских, с той лишь разницей, что немцы просто грабили население, а наших солдат люди старались накормить сами. Вечерняя заря передала свои полномочия утренней. Восток неба быстро светлел. Из-за горизонта брызнули первые лучи солнца, серебристо зазвенел жаворонок, вдоль пролеска во ржи васильки со сверкающими капельками росы пили лазурь и, казалось, становились еще голубее. И так захотелось Виктору взбежать на старенькое крылечко родного дома, настежь распахнуть дверь, откуда ударит в ноздри и защекочет в них запах вкусных, тонких, политых сверху маслом и посыпанных сахарком снизу поджаристых, румяных блинцов, которые мать, Анисья Никоновна, так ловко умела скидывать со сковородки на разостланную на лавке, недалеко от русской печки, расшитую петушками и крестиками утирку. И горка блинцов росла и росла… «Опять я о еде, — подумал Виктор, теперь никогда не бывавший вдоволь сытым. — Да, у солдата главная мысль о еде, да еще поспать…»

Он уронил голову на грудь и по привычке задремал. За время пребывания в армии Виктор научился даже на ходу засыпать: идет в ногу со всем строем, воспринимает все команды и спит. Особенно одолевал сон под утро. Однако на этот раз крепко поспать ему не удалось. Без единой тучки на ясном, голубом небе с веером расходящихся солнечных лучей вдруг произошло