С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

только потому, что он еще маленький, предвкушая, как интересно будет жить, когда он вырастет, Китти, горячо пожелав себе вырасти поскорей, опять рассеянно слизал все масло и не доел лепешку.

Мелкий дождь то моросил, то переставал и наконец прекратился совсем. Костер возле коровника догорал, и только Монна оставался у огня; он, щелкая зубами, ловил налетевших после дождя комаров. Фонарь, подвешенный под потолком в большой комнате, бросал мягкий свет на каменные плиты внутреннего дворика и стену коровника.

Работники сели ужинать. Тетя сама подавала им еду. Дядя, который уже поужинал, взял лампу — при ее свете Китти готовил по вечерам уроки — и уселся на своей койке записывать расходы. Китти обрадовался: теперь можно не учить уроков. Он потихоньку подошел к шкафчику, открыл его и пересчитал шарики геджуга, похожие на кусочки мрамора горошины для игры. Получилось ровно двадцать пар. Скорей бы воскресенье! В этой противной школе только один выходной в неделю, даже по субботам — и то до середины дня занятия! Только в воскресенье можно лакомиться фруктами в саду, ставить ловушки на птиц, плескаться в озерках — Китти погрузился в мечты.

Отужинав, работники мыли руки в водосточном желобе, в этот момент к воротам подошло несколько мужчин. Они постучали и почтительно окликнули дядю. Монна с яростным лаем бросился к воротам, но, услышав голос Банде Мады, поджал хвост. Мужчины вошли во двор и попросили дядю прийти на заседание деревенского суда для разрешения спора, которое должно сейчас начаться на чавади. Банде Мада добавил, что все старейшины уже собрались — и почтенный Ситарамайя, и староста деревни Додда Говда. Эти судебные разбирательства на чавади для разрешения спорных дел всегда волновали воображение Китти. Банде Мада, который прежде был у них работником, в этом году стал деревенским глашатаем. Он о чем-то шептался с Карьей, стоя во дворе. Китти припомнил, как жалел он в прошлый раз Пилли из дома Додды Нинганны, которого дядя отстегал тамариндовыми розгами за то, что он ходил в дом прачки Чикки. А когда тогда же всыпали розог потешному Калаи Саби и тот ползал у всех в ногах, выкрикивая: «Я виноват, я виноват, господа мои!» — Китти не было его жалко — скорее смешно. Он шепнул Силле, что хочет потихоньку улизнуть и посмотреть суд с веранды дома Наги.

Отложив расходные книги и взяв с собой карманный фонарик и шейный платок, дядя спросил:

— Что за спор разбирается сегодня, Мада?

Когда тот замешкался, дядя спросил еще раз требовательным голосом:

— Ну, о чем там спор?

Запинаясь от страха, Мада пробормотал:

— Все то же самое, господин, эта Деви с нашей улицы, жена Гадиге Суббы, она вроде бы малость… э-э-э… ну, того… она и…

Как только дядя и Мада, продолжавший непонятно бормотать, вышли за ворота, Китти бросился к тете и попросил:

— Атте, отпусти меня к Наги.

— Ах ты хитрец! Как будто я не знаю… ты просишь отпустить тебя к Наги каждый раз, когда что-нибудь происходит на чавади… Не ходя сегодня. Там будут говорить о разных дурных вещах…

Китти продолжал тянуть ее за сари и упрашивать, пока тетя, подумав про себя, что ребенок все равно ничего не поймет, не отпустила его наконец с Силлой.

— Только возвращайся скорей!

4

Оба открытых помоста на чавади уже были заполнены людьми. Заметив среди них жителей Хосура, Чандреговда пришел в ярость. Когда он, негодуя на хосурцев, посмевших явиться на разбор спора между жителями Коппалу, поднялся по ступенькам на крытое возвышение, Ситарамайя сказал:

— Садись здесь, Чандраппа. — И он сел за столбом вместе с Сингаппаговдой, чей дом стоял рядом с чавади. Земля вокруг была после дождя мокрой и грязной. Никто не сидел на помосте под священным деревом, потому что при каждом дуновении ветерка с дерева капало. Многие сидели на каменных плитах и на лежащих там и сям камнях. Китти и Наги покатились со смеху при виде храмового жреца, который со вчерашнего вечера стал для них комичной фигурой. Китти уже удобно уселся на коврике, который постелила на веранде бабушка Наги. Когда бабушка спросила: «Над чем это вы там смеетесь?» — дети, с трудом подавив приступ хохота, ответили: «Ни над чем, аджи[8]».

Наги обернулась к своей мачехе, стоявшей в дверях, и позвала ее на веранду. Но бабушка рассердилась и приказала мачехе:

— Кальяни, иди в дом.

Наги подумала, что бабушка злая.

Над чавади стоял ровный гомон; люди разговаривали о том о сем. Беседуя с Сингаппой, Чандреговда заметил, что их односельчанин Путтасвами о чем-то сговаривается с Шивагангой и Ченнурой из Хосура, и вперил в эту троицу свирепый взгляд. Внутренне он весь затрясся от гнева, поняв, что не кто иной, как Путтасвами, позвал сюда людей из Хосура. «Эти гнусные ублюдки втаптывают в грязь наше достоинство! — подумал он, в бешенстве скрежеща зубами. — Спор между жителями Коппалу должен решаться только нами. Вмешательство посторонних — это оскорбление для Коппалу». Ведь Коппалу славилась своим правосудием. А этот Путтасвами марает репутацию их деревни. Ничего, Чандреговда еще проучит его!

Наконец Ситарамайя громко откашлялся и проговорил:

— Додда Говда, пожалуй, можно начинать. К чему тянуть?

Когда храмовой жрец, сидевший рядом с Доддой Говдой, громким прерывистым голосом поддакнул Ситарамайе: «Да, пора начинать, давайте начнем», Китти с Наги снова прыснули.

— Что это вы, дети, нашли смешного в словах жреца? — спросила бабушка.

Поглаживая свои роскошные усы, Додда Говда подозвал глашатая. Банде Мада со всех ног бросился к нему.

— Из всех домов пришли люди?

— Да, Говда, все в сборе.

Додда Говда попросил Гадиге Суббу выйти вперед, и все головы повернулись в ту сторону, где он сидел. Китти и Наги, накрывшиеся из-за наступившей прохлады бабушкиным одеялом, вытянули шеи. Субба, одетый в драную рубаху и короткие штаны, прошел вперед. Голова его была повязана куском материи. Он поклонился и встал, сложив ладони. Додда Говда обратился к Ситарамайе:

— Задавай ты вопросы.

Ситарамайя предложил, чтобы следствие вел Чандреговда. Тот, не решаясь «сидеть на равных» со старшим по возрасту Доддой Говдой, пересел по другую сторону от Ситарамайи. Китти с интересом всматривался в дядино лицо.

Расследование дела Гадиге Суббы началось.

Гомон на чавади стих. В наступившей тишине можно было бы услышать даже шепот. Люди превратились в слух. Китти обвел взглядом собравшихся. Они сидели неподвижно, как статуи, а Субба стоял перед ними с низко опущенной головой. Но вот Ситарамайя откашлялся и произнес:

— Послушай, Субба, ты стоишь перед божьим храмом. Здесь нельзя говорить неправду. Точно и ясно расскажи нам,