Помоги мне умереть - Наталия Лирон

– Мне нужно к сыну в больницу.

Я надела босоножки и, не оборачиваясь, сказала:

– Пожалуйста, купи мне билет.

– Обязательно куплю, позвоню…

Кажется, он говорил что-то ещё, но я уже не слышала, легко дёрнула дверную ручку и вышла.

Что-то странное произошло со мной. Будто вместо этих проклятых булок я съела разъедающую кислоту, убивающую всё живое внутри.

Я с трудом соображала, куда идти, чтобы дойти до клиники, несколько раз петляла, заговаривала с прохожими на хорошем иврите (откуда что берётся?!) и минут через сорок дошла.

Было ещё слишком рано, но меня знали и впустили.

Перед дверью в палату я остановилась, оглядела себя – мятое платье с мокрыми подтёками, сумка и босоножки с пыльными ногами. Красавица!

Развернулась и быстро пошла к себе в каморку через дорогу. Там содрала с себя всё, сунула в мешок – на выброс, туда же отправились некогда любимые босоножки и кружевное бельё, и встала под душ. Воду рекомендовалось беречь, но не сегодня и не мне. Вымывшись до скрипа, я натянула простые трусы, спортивки, лифчик с растянутой футболкой и теннисные стёртые тапки. Ни макияжа, ни укладки. И внутри ничего не дрожало, не трепетало.

Глава 25

– Ранняя ты моя пташка, – когда я зашла в палату, Егор уже не спал, – ну что, как ты?

Я улыбалась ему открыто и искренне, чувствуя внутри обугленную пустоту. Мне даже на секунду показалось, что от меня пахнет гарью и пеплом. Но пахло от меня гелем для душа с алоэ вера.

– Пока так себе, – он слегка улыбнулся, – как всегда.

«Так себе» – это было почти хорошо, выворачивать его начнёт ближе к полудню.

Он заморгал глазами:

– Мам, что-то случилось?

– Чувствительный ты ж мой заяц, – я вздохнула, тронув его за плечо, – да. Мне нужно уехать на несколько дней в Петербург.

Он захлопал ресницами от удивления:

– Зачем?

– Ты только не пугайся и не волнуйся, – заговорила я предупредительно-быстро, – папа… понимаешь, он попал в аварию и сейчас в больнице. Дело серьёзное. Нужно ехать.

– В аварию, – он вылез из-под одеяла и сел, – серьёзное? Я ему позвоню. – И наклонился к тумбочке за телефоном.

– Нет, – вырвалось у меня, – не нужно звонить.

– Почему? – Его рука остановилась на полпути.

– Я не хотела тебе говорить, но… он в реанимации и без сознания.

– Мам… – растерянно выдохнул он и сел, – а-а-а… как же это он?

– Ничего не знаю, – скороговоркой продолжала я, – пока ничего не знаю. Если получится, то полечу завтра. А ты… Юду придётся попросить побыть с тобой.

– А Данька…

– Данька ещё не знает, – я продолжала врать, – мне из больницы позвонили. Ты его не дёргай пока, я сама ему скажу, ладно?

– Хорошо, – видно было, как он настороженно подобрался, – это очень серьёзно, если в реанимации, да?

– Не знаю, детёныш, не знаю, но думаю, что вполне.

Мне говорили врачи, что очень важен «позитивный настрой» самого пациента и тогда может быть полное выздоровление. А для этого самого «позитивного настроя» важны позитивные же, мать их за ногу, эмоции, которые будут продиктованы ну очень позитивными событиями! А не этой хренью треклятой!

Челюсти сжались – я неимоверно злилась на Диму, который отлично поучаствовал в создании чудесного «позитива» – больше некуда! Козёл!

– Послушай, – я внимательно посмотрела сыну в глаза, – не о чем беспокоиться, слышишь? НЕ о чем. Я слетаю на пару дней и вернусь. И всё будет хорошо. Самое главное, о чём тебе сейчас нужно думать, так это о том, чтобы выздороветь. И помнишь, мы с тобой читали – очень помогают положительные визуализации и вообще – держать настроение чуть выше ватерлинии, да? – Я улыбнулась. – Так что давай держи, старайся, что бы там ни случилось, понял?

– Угу, – вяло ответил он, и потянулся к пульту.

«Чтоб ты сдох, сволочь!» – ругнулась я про себя, желая смерти тому, кто уже был мёртв.

– Ты как пока? Я пойду бабушке позвоню, ладно?

Егор снова кивнул:

– Угу.

Я вышла, молясь, чтобы он не начал трезвонить Даньке. Посмотрела на часы – начало девятого. Мы с Данилой договаривались, что он позвонит, как проснётся. Может, позвонить самой?

Мне и будить его не хотелось, если спит, и в то же время я волновалась.

Через пять долгих гудков он снял трубку:

– Угу.

– Сыночек, это я, спишь ещё?

– Угу.

Я вспомнила, что ему вчера скорая дала успокоительное.

– Ты у Лидии Петровны?

– Угу. Я позвоню, как проснусь, мам.

– Ладно, хорошо. Я люблю тебя.

– И я. – Он отключился.

«Ну, во всяком случае, жив и относительно здоров». Щемящее тепло застучало болью внутри. «Маленький мой, мой родной детёныш».

Я вышла на балкон, на котором стоял и курил доктор Фельдман – Егоркин лечащий врач. Невысокий полноватый израильтянин, голубоглазый ашкенази. Мы перекинулись нескольким фразами на иврите, он говорил, что всё идёт хорошо и «по плану» и Егор отлично держится. И инъекции метотрексата будут проходить лучше, он в этом уверен. Пока я не стала говорить ему, что собираюсь уехать на несколько дней, внутренне сосредоточившись для разговора со свекровью.

Никогда я не любила эту женщину, но сейчас мне её было искренне жаль. Ни одна мать не должна хоронить своего ребёнка. Это слишком жестоко и беспощадно. Я откладывала этот звонок сколько могла. Как же не хочется быть тем, кто приносит дурные вести, ох как не хочется.

Она не верила, обвиняла меня во лжи, она думала, что я издеваюсь и шучу, бросала трубку. А потом орала. И снова отключалась, а когда я перезванивала, она выла по-бабьи и снова прерывала разговор. Я перезванивала опять и опять, опять… слышала бесконечный вой боли.

Звук этот сливался с мусульманской песней муэдзина, который размеренно завывал с ближайшего минарета. Ему вторили сигнальные гудки машин и резкие крики жителей Тель-Авива, спешащих на работу.

Перезвонив в очередной раз и услышав надсадный скулёж, я не выдержала.

– Прекратить! – гаркнула в трубку и не узнала свой голос. – Не-мед-лен-но прекратить!

Она замолчала.

– Не сейчас. Вы будете орать и выть, но не сейчас! Слышите! Вы мне нужны!

– Что-о-о?!

– Мне нужно, чтобы вы побыли с Даней.

– Ты что… ты… – она всхлипывала, – я должна быть с ним, я тоже должна быть со своим сыном, Ди-има, Ди-и-мочка мой… я… Г-Гос-с-споди помилуй, помилуй меня…

– Соберитесь! – Я была резкой. – Галина Ильинична, МНЕ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ! Я не могу просить чужих людей присмотреть за Данькой, пока я тут,