Помоги мне умереть - Наталия Лирон

Брови поползли вверх. Я ещё раз посмотрела от кого – да, писала Света Петрова. Хм… О чём говорить? Она первая из посторонних, кто узнал о произошедшем и… «соболезнования». Это было так странно читать.

И пока мы выруливали к терминалу, я ответила: «Привет. Спасибо. Я в аэропорту, только прилетела. О чём разговор?»

«Только при встрече. Тебе этот разговор нужен больше, чем мне».

Вон оно как!

«Сегодня?» – настаивала она.

И кому, интересно, он нужнее?

«Света, я объективно не знаю, что будет через час. Я только прилетела. Увидимся или сегодня, или завтра, раз уж ты так хочешь. Я тебе позвоню, когда буду хоть что-то знать. Мне сейчас нужно сына успокоить и мужа похоронить – раз уж ты в курсе».

Я злилась, было совершенно не до неё сейчас.

«Нам нужно увидеться до того, как ты пойдёшь в полицию».

Что за странное сообщение? В полиции мне была назначена явка на завтра.

«Можем увидеться хоть ночью. Лучше сегодня». И приписка: «Это ненадолго».

«Ладно. – Мне стало уже интересно – что за важность и что за спешка? – Я напишу тебе, когда смогу. Это может быть поздно».

«Ок».

В пылу гнева я не заметила, как написала «похоронить мужа». Перечитала и удалила текст, чтобы самой его не видеть.

Я ехала в такси, вечер собирал над головой кисель туч, и они свешивали тяжёлые серые лапы до самой земли. Дождь шёл длинный и реденький – мокрая взвесь.

Дышалось легче. За пару месяцев я так устала от израильской солнечной пёстрости, что привычные петербуржские полутона радовали глаз. И воздух был влажный и сытный, его хотелось просто пить. Я соскучилась по дому. И по этому городу, в котором родилась и выросла.

– Уже в такси, – я позвонила Даньке, – буду через полчаса.

Знакомый двор с мокрыми потускневшими берёзами, старенькая парадная… Ключи легли в руку привычной уютной тяжестью. Верхний замок в два оборота, нижний не закрыт, если кто-то дома.

– Ма-ма!

Данька бросился мне на шею. Мой высокий маленький мальчик!

– Мам… – он уткнулся мне в волосы, обнимая чуть ли не до хруста, – м-м-мамочка…

В коридоре стояла Галина Ильинична.

– Всё хорошо, – я гладила его по волосам, – всё будет хорошо, родной. Обязательно. Я тебе обещаю.

Какая-то плотина прорвалась внутри, и он, не разжимая рук за моей спиной, начал рыдать как маленький, взахлёб, глотая воздух. Я просто стояла и гладила его по голове, пока не кончились слёзы и пока он не затих.

«Я тоже хочу такую маму для себя, – мельком подумалось мне, – сейчас бы подошла любая мама». Но у меня не было никакой.

Галина Ильинична вытирала рукавом слёзы, но молчала. И слава богу.

Спальня была опечатана. Широкая бумажная полоса шла от края до края дверного проёма. Тело увезли в морг, выдали Дане адрес.

Я слушала его, и казалось, что это всё говорит не он и не мне. Это какие-то другие незнакомые люди, про которых читаешь в новостях, но не мы. Не мы, не мы…

– Дань, я Егору пока ничего не говорила, – мы сидели втроём на кухне, – сказала, что папа… что он в аварию попал и в реанимации, ну… чтобы не сразу. Не смогла сразу. Так что и ты пока не говори ничего.

Свекровь раскладывала по тарелкам нехитрый ужин – котлеты с гречкой.

– П-понятно. – Он кивнул, глядя перед собой.

– Давай ешь. – Я вручила ему вилку.

– И ты тоже. – Галина Ильинична подтолкнула вилку мне.

Никому из нас не хотелось, да и еда была невкусная. А точнее – никакая. Я словила себя на странном ощущении, что почти не чувствую вкуса, – будто ем мыло или сено с лёгким привкусом котлет.

Наверное, нужно было поговорить, наверное, нужно было друг другу что-то сказать, наверное… но мы трое механически потребляли еду и молчали. Слова были слишком большими, громоздкими и застревали внутри, цепляясь острыми краями за прошлое каждого из нас, в котором остался Данин отец, мой муж и Галины Ильиничны сын.

– Ладно, – я встала из-за стола, собирая тарелки, – вы сидите, – кивнула свекрови, – я уберу.

– А, – она махнула рукой, дескать, всё равно, – спать ещё рано, а что делать – не знаю, надо чем-то руки занять. И голову.

– Я иг-г-грать пойду, – хмуро буркнул Данька.

– А я вязать научилась, – сказала я, – крючком. Только с собой не взяла – в ручную кладь нельзя.

Сын ушёл в детскую, я отписалась Егору, что в больницу поеду завтра, и пошла в гостиную.

Галина Ильинична сидела на диване перед пустым экраном телевизора.

– Чего не включаете?

– Да как-то… неправильно это.

– Бросьте, – я взяла со столика пульт, – вряд ли Дима расстроится, в смысле расстроился бы, если вы посмотрите пару фильмов, ну или, там, передач.

– Ты тут будешь спать? – Она повернула ко мне голову.

Я щёлкнула телик. На экране замелькали кадры из неизвестного леса, в котором бурый медведь рыл огромными когтями землю.

– В детской, на Егоркином месте. – Даже если бы спальня была открыта, мысль о том, что пришлось бы спать там, вызывала во мне внутренний протест.

– Ладно.

Она автоматически взяла пульт у меня из рук.

Часы со стены привычно бумкнули восемь вечера. Бабулины часы – старого тёмного дерева, шершавые, почти человек. Люди живут и умирают в этой квартире, а они всё идут. Идут и идут, отмеряя время живым. Я посмотрела на портреты родителей, стоящие на комоде, и отчего-то мне захотелось положить их лицом вниз. Я встала, убрала их в большую шкатулку, стоящую рядом, и пошла на кухню. Обернулась от дверей:

– Налить вам что-нибудь выпить?

Я вспомнила, что в нижнем ящике должна стоять бутылка пино, если Дима её не выпил. Впрочем, он всё больше пил виски.

Кажется, Галина Ильинична была удивлена таким вопросом.

– Нет, что ты.

– Да ладно, – я склонила голову, – от бокала вина ничего не будет. Ну, если по здоровью можно.

– А крепенького ничего нет? – неожиданно спросила она.

– Надеюсь, есть.

На кухне я сначала открыла верхний ящик, в котором хранилась стеклянная посуда. Мой любимый бокал стоял радом с Димкиным толстостенным стаканом для виски. И он пил из него ещё позавчера…

В глазах потемнело, я стиснула зубы. Схватила стакан и лязгнула его о металлическую раковину. Он пружинно стукнулся тяжёлым дном и не разбился.

– Это я случайно, всё хорошо, – быстро крикнула я вглубь квартиры.

Вспышка прошла. Я стояла, держась за стенку, опустив голову вниз,