Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

Соломончик примирительно улыбнулся и сказал:

— На то я существую, чтобы начальник экспедиции был в курсе всех дел. Вдруг кому-то верхнему... очень верхнему… — Соломончик поднял глаза к потолку и указал на него пальцем, — доброхоты сообщат, что в Таежном со снабжением плохо. Что там, того гляди, заварится каша. Этот верхний позвонит сюда и станет с вами разговаривать так, как вы сейчас разговариваете со мной. А вы ему ответите, что в курсе дела и насчет каши брехня. Что меры приняты.

Этот довод в который раз заставил Остудина подумать, что Соломончик есть Соломончик. И на улыбку Ефима Семеновича ответил улыбкой не просто облегченной, а вроде даже утепленной:

— У вас ко мне еще что-нибудь?

— Больше ничего, — сказал Соломончик и распрощался.

Когда за ним закрылась дверь, Остудин обратился к Кузьмину:

— Вот ведь хмырь. Сумел лишний раз напомнить о своей изворотливости. Теперь я понимаю, почему насчет вертолета ты посоветовал мне обратиться именно к Соломончику.

Какое-то время Кузьмин и Остудин поговорили о Соломончике, вообще о людях изворотливых. И сошлись на одном: пусти Ефима Семеновича в свободное экономическое плавание где-нибудь за тридевять земель, он себе капитальчик быстро сколотит. Но сошлись и на другом. Именно такие, как Соломончик, разлагают людей. Ни закона, ни морали для них не существует. Они созданы для того, чтобы обходить закон, подкупать и развращать всех, с кем их сводит жизнь.

— Но, как ни странно, без Соломончика нам не обойтись, — сказал Кузьмин, заметив, что Остудин задумался. — Его не зря называют Шахтер, у него всемирные связи.

— У них у всех всемирные связи, — ответил Остудин.

Остудина, которому трудно было смириться с тем, что он не получит обещанной техники, подмывало рассказать об этом Кузьмину. Пусть люди знают истинное положение дел. Но он сразу представил, как изменится настроение тех, кто поверил в него. Экспедицию захлестнет чувство безнадежности, как это уже было во времена, приведшие к смене руководства. И тогда Остудина ждет судьба Барсова. Поэтому пока надо молчать. Ведь нефть стране нужна! И люди, стоящие у руля государства, не враги себе в конце-то концов. Они должны понимать, что сук, на котором сидят, рубить слишком опасно. Поэтому он ничего не сказал Кузьмину, и тот ушел, считая, что самым важным сейчас является тепло в школе.

Для Кузьмина точка высшего напряжения определилась. А вот остудинские треволнения не кончились. Едва ушел Кузьмин, как позвонил Галайба, сообщил, что поезд, который должен был доставить на Кедровую оставшиеся трубы, запасные части к электростанции и еще разную мелочь, сегодня, а скорее всего и завтра, отправиться не сможет: у трактора застучали вкладыши. Остудин, который уже перекипел, хотел было напомнить Галайбе, что на дворе апрель, но во время остыл. О том, что скоро через Обь переправляться будет нельзя, Галайба отлично знает. Не знает трактор. Спросил только:

— Ты мне сообщаешь это для сведения? Если надеешься на помощь, я помочь ничем не могу.

— Та не, — засмеялся Галайба. — Не помощь мне треба, а совет. Может, мы запряжем у сани тот трактор, который работает в поселке по хозяйству? Он хоть и старенький, но туда-обратно, думаю, выдюжит. А мы тем временем...

— Ну, вот видишь? — перебил Остудин. — Оказывается, и без меня нашел выход. Решай этот вопрос с Кузьминым, скажи, что я не возражаю.

Остудин положил трубку и суеверно подумал: «Все неприятности, наверное, оттого что я сегодня не вылезаю из кабинета. Надо хоть в столовую сходить». На ходу предупредил Машеньку:

— Пошел в столовую. После обеда буду у Галайбы.

Остудин шел по улице задумавшись. В который раз в голове стучала одна и та же мысль: «Так жить нельзя. Перенапрягаются люди, перенапрягается вся государственная система. Рано или поздно наступит усталость, а с ней и апатия. И тогда конец всему. А ведь никаких объективных причин для этого нет. Что же с нами происходит?» Его размышления прервал неожиданный оклик:

— Роман Иванович! Роман Иванович!

Он остановился и оглянулся. Призывно махая рукой, к нему спешила Татьяна Ростовцева. Остудин шагнул ей навстречу и сказал, не скрывая удивления:

— Наваждение какое-то. Скажи мне, что такое возможно, я бы не поверил.

— А что случилось? — не поняла Татьяна.

— Вы появились — вот что случилось, — Остудин не скрывал, что обрадовался ее появлению. — Откуда, каким образом? Если на рейсовом самолете, то он прилетел давно. А идете вроде бы с аэродрома.

— Ничего загадочного, — улыбнулась Татьяна. — Я прилетела на попутном вертолете.

— Вы к нам по делу? — спросил Остудин. Ему было приятно общество этой женщины, но сейчас менее всего хотелось говорить о делах.

— А без дела нельзя? — кокетливо стрельнула глазами Татьяна. — Захотелось на вас поглядеть, вот и прилетела. А вообще-то вспомнила ваше приглашение побывать на Кедровой. Вы там уже начали работы?

— Какое там начали? — Остудин вздохнул и опустил голову. — Половину необходимого не завезли. Эх, Танечка, Танечка, если б вы знали, что у меня сейчас на душе...

— Гадко? — Таня сочувственно посмотрела на Остудина.

— Гадко — не то слово. Кажется, столько дряни накопилось, что скребком надо отскребать. Как вы насчет того, чтобы вместе пообедать?

— С удовольствием. Голодна до чертиков. Утром поцапалась с мужем и не успела даже позавтракать. К вам торопилась.

— С чего это вы... и вдруг поцапались?

— Все это мелочи жизни, — Таня опустила глаза.

Пообедали. Вышли из столовой. Таня думала, что их разговор продолжится в кабинете, потому что тема была горячей и редактор напутствовал Татьяну категорически: Таежная первой провела читательскую конференцию по трудам Брежнева и должна подать пример творческого отношения к воплощению в жизнь указаний Леонида Ильича. Следующий номер надо посвятить именно этому вопросу. Организуйте статьи от тех, кто выступал на конференции: как геологи практически используют идеи партии.

Татьяна была убеждена: конференция была искусственным мероприятием и вспоминать о ней незачем. Более того, чем быстрее о ней все забудут, тем лучше. Но у Тутышкина было другое мнение. Когда она попыталась ему возразить, Матвей Серафимович изготовился произнести длиннейшую тираду. Однако Татьяна не дала ему такой возможности. Она понимала, что Тутышкин человек упрямый, ему хоть кол на голове теши. Но Татьяна была «золотой ручкой» редакции и, осознавая это,