Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин

взвесил, измерил и ничего не нашел в ней, кроме водороду — самого легкого газа, кум сказывал. И даже бабью природу постиг и обесплодил. Удовольствие хоша и справляет за милу душу, а солдат да пахарей растить, как видать, нашему брату, вахлаку, предназначил. Что ж? Кто к чему свычен. Мы не жалуемся… Дети — одна только душе услада, особливо на старости лет. Так-то, паренек.

Как ни старался Женька, никакого толку не добился и ни одной графы не заполнил. Зато Петеркин на основании «данных Госплана», выработанных в Москве, занес в графы все показатели прибытков и этого хитрющего мужичонка.

— Средняя статистическая по кулаку будет в общем правильная… я руководствуюсь данными Госплана.

Он приказал продолжать обследование с «настойчивостью революционера».

Но население уже приняло меры против обследователей. Все заперли избы и разбрелись кто куда: в лес, в поле, в овины, к родственникам в соседние селения. А некоторые отсиживались на сеновалах. Если школьникам и удавалось ворваться в избу, то они находили там только малолетних детей, зыбки да около них древних стариков и старух, которые притворялись глухими и на каждый Женькин вопрос, приставя ладонь к уху, твердили одно и то же:

— Ась? Это мне невместно… Описи-то сочинять… Глуховата я, батюшка… Да и бестолкова… Что на ум взбредет, то и мелем… В сельсовете, батюшка, все знают, учены страсть, газеты читают… Туда и идите…

Женька ничего и тут не добился. Петеркин опять внес в анкету свои цифры, руководствуясь «диалектикой и методом». И приказал наконец обследовать мельника, который жил на отшибе и к которому легко проникнуть — мельница стояла на горе, для всех открытая. А мельник и в самом деле был самый первый богач на селе.

— Кулацкую его природу вы по всей форме разоблачите…

— Идет! — согласился неутомимый Женька.

Мельник, весь обросший как пень, старичина с огромной бородой-лопатой, спокойно выслушал вожака отряда — Женьку по обследованию крепких крестьянских дворов и начал сам спрашивать:

— А скажи-ко, малец, всех мельников в уезде вы обследуете или только меня?

— Мы это для статистики, дедушка. Стало быть, на выборку. Не бойтесь, это в интересах науки… и социализма…

— Ага? Наука антересуется моим карманом… В ту пору коммуна антересовалась, теперича — наука. Времена меняются. Только предмет не меняется — мой карман, он всех тревожит…

— И для школьного задания это нужно, задание по «методу проектов»… Это новый такой метод обучения, сближающий учеников с жизнью.

— И школа туда же… И ей я как чирей… Мельница стояла ничья, только крысы в ней скреблись, и никто ей не интересовался, а как замолола, опять со всех сторон на меня налетают, как коршуны. Как мелешь, что мелешь, какой припент… Н-да! Чужое добро — как хворь, всем мешает. Ну а вы какой припент от этого обследования имеете?

— Мы бесплатно… Мы идейные…

И только тут мельник дрогнул. Он обозрел ребят и молвил тихо:

— Идейные, какая беда-то. Опять, стало быть, идейные на селе появились… Несдобровать хорошим хозяевам, опять позорят все, доведут до голода, до нищеты. Нищие да бедные завсегда идейные.

Мельника раскулачили в 1919 году в период комбедов, обобрали все до нитки, но с нэпом он вдруг воскрес. Мельницу надо было пускать (затучнели нивы, появилось жито), а никто не знал ни устройства ее, ни работы. Мельника призвали к делу. Мельница замолола отлично, отстроилась. Но мельник не менял ни виду, ни обычая своего военных лет. Он старался всем показать, что у него никакого доходу нету, что он сам «трудящийся», сам за «коммунию» и за народ. Он показал школьникам конуру, в которой живет. В ней, кроме соломенного тюфяка на деревянном топчане, ничего не было. (Все имущество мельник держал на селе, где семья его жила тихо-смирно, играла под бедняка, не заводила сряды, когда пекли пироги, запирались на засов, ребята ходили в лаптях, обедню посещали украдкой и т. д.) Сам мельник не вылезал из подшитых валенок и летом и зимой и из шубняка с оборванной полой. Забронированный — было его прозвище. На все вопросы Забронированный отвечал охотно, все показывал охотно, но ничего не мог Женька у него обнаружить из «кулацкого хозяйства»: ни имущества, ни денег, ни скарба, ни утвари. Гол как сокол мельник. И ни с какой стороны к нему не подъедешь. Нашел Женька склад хлеба — оказалось, что это накопление работников. Нашел огород и сад в отличном виде — принадлежали родственникам. Была и корова, и две лошади — тоже работников. Женька вернулся в село, зашел в избу к мельнику. В избе было много челяди, но никаких вещей.

— Почему без вещей живете? — спросил Женька. — Даже посуду некуда поставить, под лавкой стоит…

— И, милый! — ответила мельничиха. — Откуда нам взять вещи. Все государству сдали в революцию. Бедняками живем, и довольны. Нынче беднякам легче жить, ему и у властей почет, и налогов не плати, и на сходке он первый глотку дери.

«Не заводят ничего, чтобы второй раз не раскулачили, — подумал Женька, — буржуазия приспособляется…»

Петеркин и на этот раз не растерялся.

— Мимикрия! — сказал он и внес в анкету мельника большие цифры воображаемых доходов.

Зато у других ученических бригад дело шло колесом. Бедняки показывали пустые клети двора, амбары и сараи (если они были), и в анкетах ставь только одни нули. И даже в тех случаях, в которых нули можно было и не ставить (кое-какой скарб, корм и худоба у бедняков иной раз имелись), Петеркин все-таки в графах ставил нуль. Эти нули отвечали его настроению и убеждению, что деревня за время нэпа совершенно расслоилась, вымыла середняка и чрезмерно вырастила кулачество. Так и в брошюрах своих единомышленников, которые он затвердил, то же значилось.

Он подгонял все свои впечатления о деревне (правда, крайне скудные) под эти априорные, взятые с потолка цифры.

Петеркин был доволен, и ученики повеселели. Они шли улицей домой и пели отчаянную песню про сознательного Ваньку:

Если б были все, как вы, ротозеи,

Что б осталось от Москвы, от Расеи…

Вдруг изрядный голыш врезался в толпу учеников и ушиб ногу одного из них. Толпа остановилась. Из-за плетня ребятишки школьного возраста кричали:

— Стрекулисты! Колобродники! Хапуги! Рукосуи! Паразиты! По амбарам опять задумали лазить, крестьянское добро зорить.

— Вы что? Вы что? — закричал Петеркин. — Вас учат чему-нибудь в школе?.. Кулацкие побасенки повторяете… Подкулачники!

— Ах, подкулачники! — завизжали за плетнем, и на обследователей посыпался град камней.

Обследователи были растревожены, тут же подняли на улице палки, голыши, кирпичи и ответили тем же. Завязалась отчаянная перестрелка. Петеркин кричал на ребят, но они