Свента - Максим Александрович Осипов

– сумка, в другой – скрипичный футляр. Молодой пограничник спрашивает о цели приезда. Долго рассказывать: надо кое-кому поиграть, один инструмент попробовать… Девочка плохо знает язык, отвечает коротко:

– Тут у меня друг.

Пограничник разглядывает ее паспорт: надо же, почти сверстники, он думал – ей лет пятнадцать. А почему виза польская? Он пустит ее – Евросоюз, Шенгенское соглашение, – но она должна объяснить.

Польскую визу получить легче любой другой. После небольшой паузы девочка говорит:

– В Польше у меня тоже друг.

Пограничник широко улыбается. Ничего, главное, что пустил.

Это уже начало истории.

Девочка учится музыке лет с шести, как все – со старшего дошкольного возраста, теперь она на четвертом курсе консерватории. Ее профессору сильно за восемьдесят, всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы скрипка звучала чисто и выразительно. В целом свете не сыщешь педагога славней.

– Слушай себя, – говорит профессор. Это, в сущности, все, что она говорит. – Что с тобой делать, а?.. Подумаешь, она любит музыку. Вот и слушай ее на пластинках. Ну, что ты стоишь? Играй уже.

Выдерживают не все, но, в общем, выдерживают. Один и тот же прием приходится повторять годами, пока она вдруг не скажет: была б ты не такой бестолковой… Значит, вышло, и будет теперь выходить всегда.

На сегодня закончили. Девочка укладывает скрипку в футляр.

– Скажи, – неожиданно спрашивает профессор, – а на каком инструменте ты в детстве хотела играть?

Странный вопрос. На скрипке, конечно же.

Профессор как будто удивлена:

– И как это началось?

Так, объясняет девочка, на старой квартире скрипка была, восьмушка, даже без струн, и вот она повертелась с ней перед зеркалом…

Профессор произносит в задумчивости:

– Значит, твоя мечта сбылась?..

Что это было – вопрос или утверждение? И кого она вообразила себе в тот момент – не эту ли свою ученицу лет через шестьдесят? Или что-нибудь вспомнила?

Мы рассматриваем фотографии тысяча девятьсот тридцать четвертого года. На них будущему профессору десять лет. Те же правильные черты, отстраненность, спокойствие. Программка: детский концерт – Лева, Яша, она. Если бы снимки были лучшего качества, то слева на шее у каждого из детей мы бы заметили пятнышко, по нему можно опознать скрипача.

Следом еще фотографии, из эвакуации, и снова Лева, Яша с взрослыми уже программами, еще – Катя и Додик, так и написано. “Значит, твоя мечта сбылась… ” – тоже, конечно, история, но развернуть ее не получится, не нарушив чего-то главного, чего словами не передашь.

“Одной любви музыка уступает”, так сказано. Уступает ли?

Вернемся к польскому другу: вскоре он опять помог девочке.

Из Европы она привезла себе редкой красоты бусы, и на вопрос одной из приятельниц (именно так, нет у нее настоящих подруг) ответила, сама не зная зачем:

– Польский друг подарил.

Приятельница тоже скрипачка, многословная, бурная – пожалуй что чересчур. Иногда, впрочем, ей удаются яркие образы:

– Открываешь окно, а там… военный! – так она передает свои ощущения от какой-то радостной модуляции.

Замуж тут собралась, удивила профессора:

– Замуж? Она же еще не сыграла Сибелиуса! Есть мои ученики, – объясняет профессор, – и есть студенты моего класса.

Пришлось приятельнице к другому профессору перевестись.

– Рада за тебя, подруга, – отзывается она по поводу бус. – Думала, так и будешь одна-одинешенька, как полярный кролик.

Так польский друг стал приобретать кое-какое существование. А вскоре выручил, как говорится, по-взрослому.

Найти скрипку – такую, чтобы она разговаривала твоим голосом, – всегда случай. У этой, внезапно встреченной, про которую вдруг поняла, что с ней уже не расстанется, звучание яркое и вместе с тем благородное. Не писклявое даже на самом верху. Итальянская, по крайней мере наполовину, среди скрипок тоже встречаются полукровки: низ от одной, верх от другой. Нестарая – так, сто с чем-то лет. Добрый человек подарил, сильно немолодой. Много всего любопытного остается за скобками, но ни девочка, и уж ни мы тем более никогда не узнаем подробностей. Человек добрый и обеспеченный и с больной совестью, а у кого из добрых людей она не больна? Подарил с условием, что она никому не станет рассказывать.

Приятельнице тоже скрипка понравилась.

– Сколько? Для смеха скажи.

Девочка пожимает плечами: какой уж тут смех?

– Тоже польский друг подарил? Да-а, страшно с такой по улице.

– А с ребенком не страшно по улице? – Приятельница уже родила.

– Никогда не любила поляков, – признается она. – Зря, получается?

Получается, зря.

– Гордые они, с гонором.

Девочка друга в обиду не даст:

– Это не гонор, – отвечает она, – это честь.

– Он приезжает хоть?

– Ничего, если я не буду тебе отвечать?

Приятельница все про себя рассказывает – и про мужа, теперь уже бывшего, и про того или тех, с кем встречается. Какие там тайны? – подумаешь, ерунда!

– Как зовут его, можно узнать? – Обиделась: – И целуйся с ним, и пожалуйста.

Так о польском друге становится известно в консерватории. Щедрый, со вкусом, есть чему позавидовать. “В тихом омуте черти водятся”, говорят про девочку люди опытные. Но они ошибаются: в этом омуте нет никаких чертей.

Окончание консерватории – дело хлопотное. Хочется для экзамена по ансамблю выучить что-нибудь необычное. Девочка слушает музыку для разных составов, вот – трио с валторной, может, его? Спрашивает у валторниста с курса, считается, лучшего:

– Знаешь такую музыку?

– Нет.

– А хочешь сыграть?

Валторнист прислушивается к себе.

– Нет.

На госэкзамене пришлось обойтись без валторн.

Теперь, когда консерватория позади, нам вместе с девочкой надо переместиться в будущее. Не только слушать, смотреть, записывать, но и угадывать, воображать. Можно ли, например, было предвидеть будущее детей с той фотографии тридцать четвертого? Вероятно, да. Потому что, во-первых, случайностей нет, а во-вторых, судьба – одна из составляющих личности, так нам кажется.

Конечно, многие внешние обстоятельства нельзя угадать. Пусть случайностей нет, но неопределенность, и очень большая, имеется. Например: сохранится ли наша сегодняшняя страна? Ее предшественница при всей своей мощи оказалась недолговечнее обыкновенной скрипки, для которой семьдесят лет – считай, ничего, несерьезный возраст, семидесятилетние инструменты выглядят совершенно новыми, ни одной трещины, мастера даже их пририсовывают иногда. Теперь нам кажется, что и стране нынешней, наследнице той, в которой выросли Лева с Яшей и Катя с Додиком, не уготована длинная жизнь, трещинам на теле ее нет числа, и она распадется, рассыплется, хотя, возможно, выйдет не так. Не надо выдумывать, пусть история сама развивает себя.

Или вот: новая техника. Зачем уделять внимание вещам, которые обновляются столь стремительно? Лева с Яшей прожили жизнь, ничего не узнав о компьютерах, и, говоря откровенно, вряд ли хотели бы знать.