Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

Я обратил внимание на паренька в серой кепке, крайнего на левом фланге. Как я догадался, в кармане у него лежала булка. Он отщипывал крошки и кормил голубей.

— Сми-и-рно!

Строй замер. Только голуби продолжали ворковать, деловито вертясь у ног паренька. Поколебавшись немного, он вновь стал щипать булку.

— Оленин! — Фамилия прозвучала нерезко и негромко, но внушительно.

Паренек вздрогнул. Вытянулся, стал выше ростом. Больше он не шевелился, пока не подали команду:

— Шагом марш!

Полковой оркестр играл торжественно, трубы сверкали так, словно в руках у музыкантов были молнии.

Строй двинулся. На опустевшем перроне голуби расклевывали булку. Когда Оленин бросил ее, я не заметил.

В следующий раз я увидел молодых солдат после бани. Они выходили в пахнущих складом сапогах, в гимнастерках с неподшитыми воротничками. Они смеялись, с трудом узнавая себя в солдатской форме.

И еще по-прежнему называли друг друга Петя, Вовка, Костя…»

После редактирования от всей первой подглавки уцелела только одна строчка: «Полковой оркестр играл торжественно».

Все остальное выглядело следующим образом:

«Торжественная встреча.

Доброй традицией в Н-ской части стали встречи молодых людей, прибывающих на действительную военную службу. И хотя новобранцы были еще в гражданской одежде, сержанты с дерматиновыми сумками через плечо построили их на перроне. Прозвучала команда «смирно!». Полковой оркестр играл торжественно и вдохновенно. Дружным шагом молодое пополнение отправилось в расположение части. Кстати, нужно сказать, не все элементы встречи были организованы четко. При построении у новобранцев оказались чемоданы, в то время как (см. схему) машинам надлежало находиться на пристанционной площадке. Некоторые из прибывших нарушали дисциплину, что выразилось в кормлении голубей булкой. Однако все эти недостатки легко устраняемы в процессе воспитания и обучения. Счастливой вам службы, молодые парни!»

Поскольку нет возможности процитировать весь очерк Игоря Матвеева в первозданном виде, нет смысла распространяться о редактуре остальных трех подглавок. Можно лишь упомянуть, что правка мало чем отличалась от приведенной выше.

Ознакомившись с собственным материалом, подписанным редактором отдела к набору, старший научный сотрудник Матвеев растерялся. Наверное, это прозвучит банально, но в нем и вправду все кипело. Однако понятие о воинской субординации не позволяло ему вступать в спор со своим начальником, человеком старше его годами и званием.

Майор Матвеев пожелтел лицом. И взгляд у него сделался словно припыленным. И ростом он будто бы поменьше стал — так согнули его досада и разочарование.

Главный редактор журнала полковник Федоров, отличавшийся большой чуткостью и наблюдательностью, даже спросил как-то у Резинова:

— Что стряслось с вашим новым сотрудником?

— Все нормально, Иван Федорович, — ответил Резинов, долгий жизненный опыт которого учил не спешить с выводами и заключениями и тем более не выносить сор из избы. — Старается. Вот готовим его материал к набору.

— А здоровье? — поинтересовался главный редактор, взглядом и тоном показывая, что не очень удовлетворен и порадован ответом.

— Молодой парень. В его-то годы! — Резинов пожал худыми плечами, шмыгнул носом, при этом левая щека его почему-то сморщилась, в то время как правая оставалась совершенно гладкой.

— Ну хорошо, — тихо и строго заключил Федоров. А когда Резинов прошел через весь кабинет и взялся за огромную дверную ручку из начищенной меди, вдруг остановил его вопросом: — Что предлагаете в одиннадцатый номер?

— Уроки одного учения. Рассказ сержанта под рубрику «Ратному труду — каждый день». «Если тренировка, то настоящая». «Умей защищаться от оружия массового поражения».

— А методички? — нахмурил брови главный редактор.

— В десятом две идут. И в двенадцатый готовим, — торопливо, как бы оправдываясь, пояснил Резинов.

— Больше методичек надо. Больше, — убежденно произнес полковник Федоров и придвинул к себе кожаную папку, на которой золотом было оттиснуто: «Для доклада».

Столовая в этом здании была не просто местом, где люди обедали. Скорее всего она походила на клуб. Дневной клуб, куда каждый приходил на сорок — сорок пять минут. Друзья здесь встречались. Незнакомые знакомились. Случалось, что даже влюблялись. Тогда возникали романы — счастливые и несчастливые. Каждый со своей концовкой…

Дисциплинированные официантки ходили между белыми столиками. На чистых стенах висели достойные картины. Буфет радовал женщин, да и не только женщин, обилием гастрономических деликатесов, фруктов, конфет. Тут же работал книжный киоск. Людей толпилось возле него ничуть не меньше, чем у буфета.

Именно к этой столовой была прикреплена редакция журнала, где работал Игорь Матвеев. Порядки и обычаи здесь существовали такие, что каждый клиент имел свой определенный стол и место за этим столом. Поскольку Игорь не имел ни своего стола, ни места, то он приспособился ходить обедать ближе к закрытию столовой, когда людей случалось меньше и всегда можно было найти где присесть.

— Майор, давайте сюда. Составьте компанию. — Полковник Кутузов сидел за столом у окна, задернутого огромным, как киноэкран, тюлевым занавесом. Кутузов служил редактором отдела культуры и быта. Игорь знал, что Кутузов не только полковник, но и писатель. Автор нескольких книг. Человек серьезный, в суждениях независимый.

— Спасибо, товарищ полковник, — сказал Игорь, отодвигая стул.

Кутузов чуть улыбнулся, сказал, не спуская с Игоря пытливого взгляда:

— Василием Дмитриевичем меня зовут.

— Я знаю.

— Чего это вы как в воду опущенный ходите? — спросил Василий Дмитриевич напрямик. Взял из хлебницы черную корку и начал мазать ее горчицей.

— Заметно? — покраснел Игорь.

— Не то слово — заметно. — Василий Дмитриевич откусил хлеб. Даже вздрогнул — такой горькой была горчица.

— Чувствую, возвращаться мне нужно восвояси, — признался Игорь.

— Где вы служили?

— Последнее время во Львове, в окружной газете. А по образованию я строевой офицер. И проходил службу в Закарпатье.

— Красивые места.

— Да, красивые. А меня в столицу потянуло. Ухватился за предложение, серьезно силы свои не взвесив.

— Творчество — это не штанга, — возразил Василий Дмитриевич. И опять чуть-чуть улыбнулся. — Это штангу можно взвесить. А творческие силы раскрываются не вдруг, не сразу… Вы не торопитесь подводить черту. Вас, майор, Игорем зовут?

— Игорем.

— Так вот, Игорь. Вы прежде уверенность обретите. Потом и весы не потребуются… Как я догадываюсь, у вас с Резиновым нелады.

— Я очерк из командировки привез. И он изуродовал его, как бог черепаху.

— Естественно, — не удивился Кутузов. — Резинов очень достойный человек, с богатейшим служебным опытом… Но совершенно глухой к слову. Представьте себе, что полковника, не знающего нотной грамоты, не имеющего ни малейшего слуха, назначили художественным руководителем ансамбля песни и пляски военного округа только потому, что он прекрасный командир дивизии, хороший тактик, строевик… Не можете представить? Потому что такого не было и, думаю, никогда