Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

— А, это ты, Мудрец, — сказал Ноях.

Мудрец — так звали старого ворона, единственного на ковчеге холостяка, — воистину был мудрецом. На своем птичьем языке он давно уже не разговаривал: то ли забыл его, прожив несколько столетий среди людей, то ли считал ниже своего достоинства говорить с обычными воронами. Он владел человеческой речью, но из многих тысяч слов от него можно было услышать только два: «Кара» и «Жертва». Ими он и обходился почти всю свою жизнь.

Мудрость Мудреца заключалась в том, что он употреблял их всякий раз кстати, то как бы жалея о приносимых человечеством «жер-р-ртвах», то призывая на его голову новые «ка-р-ры». Это его, Мудреца, Ноях выпустил на сороковой день из ковчега, надеясь, что, может быть, старый ворон вернется к нему с доброй вестью. Но тщетны были ожидания. Ворон прилетел ни с чем.

— Ну, Мудрец, что ты сегодня скажешь?

Ворон расправил крылья, вытянул шею и, сверкнув своими морковными глазами, прокричал во все горло, как петух среди ночи, оба роковых слова: «Ка-р-ра! Жер-р-ртвы!»

— Да… наказаны все мы, — подтвердил Ноях.

Затаившаяся боль вдруг вырвалась из его груди:

— Но почему? Почему тьма взяла верх над светом? Еще в первый день, когда господь создавал мир, он сразу отделил свет от тьмы и увидел, что свет хорош. Как же он допустил, создавая человека, чтобы свет и тьма в нем снова смешались? Что ты молчишь, Мудрец?

Ворон наклонил голову набок и шельмовски подмигнул Нояху: я, дескать, знаю, но тебе не скажу.

— Да, — заключил Ноях, — мешок с моими вопросами не полегчал, а сами они стали со временем горше. Где искать ответ? И есть ли он вообще?

И снова напомнило о себе томительное чувство: что-то он забыл там, на погибшей земле.

Ноях стащил через голову шнурок с кожаным мешочком, в котором хранил у сердца горсть земли. Развязав тугой узел, он высыпал ее на ладонь. Что бы сказали его сыновья, увидев отца с горсточкой праха на ладони? Неужели и это для них пустяк, малость?

Щепоть земли — частица исчезнувшего мира, где остались под водой могилы всех его предков, от Адама до Лемеха. До последнего дня Ноях упорно возделывал клочок земли. Поле давало ему силу для жизни, а он поддерживал жизнь поля. Он — и земля. Они слились в одну плоть с единой душой, и душа эта вобрала в себя историю предыдущих поколений, их язык, обычаи, опыт и уклад. Неужели Потоп уничтожил все это?

Нет, не в каюты, не в клети, не в клетки должен был он заглядывать, надеясь отыскать это «что-то», а прежде всего — в себя. Сохранил ли он хоть глоток того первого вдоха, которым творец оживил Адама и сделал его человеком?

— Ах, Мудрец, Мудрец, — сетовал Ноях, — если бы мы чаще заглядывали в себя, не случилось бы то, что случилось. Сыны Неба прилетели и улетели, но мы-то — мы были здесь!

Он всматривался в горсточку земли, которая все больше напоминала ему золу, и вдруг понял, что воды Потопа разделили надвое его душу и та часть, которая была повязана с прежним миром и с прежней жизнью, навсегда осталась там: земля не отпустила ее, приняла в свои недра, как трясина из его сна.

Он подошел к узкому отверстию, прорезанному в кровле ковчега, в последний раз прижал землю к сердцу и выбросил ее в темноту жестом отпущения, словно хотел развеять по водам этот прах, этот пепел — все, что оставалось у него от былой жизни.

Прежде чем погасить свечу, он снова провел рукой по столбу с зарубками, прощупывая подушечками пальцев каждую отметину. Они складывались в длинную вертикальную строку, кратко излагавшую историю Потопа.

Серебряные звуки, доносившиеся из Успокоителя, напомнили Ра те часы, когда в астролете «Байс» собирались у Оазиса юноши и девушки его поколения. Девушки пели:

Голубая планета моей мечты, моих снов,

Ты и после пробуждения не даешь мне покоя,

И что бы я ни делала, о чем бы ни думала,

Ты всегда в моем сердце,

Я тебя не могу забыть…

Юноши обычно окружали Роша и слушали его притчи. Однажды он рассказывал, перебирая четки:

«Сотворен был только один человек. Это должно было служить указанием, что:

тот, кто губит хотя бы одну человеческую душу, разрушает целый мир, и кто спасает одну душу, спасает целый мир; не может один человек возгордиться перед другим человеком, говоря: мой род знатнее твоего рода; каждому человеку следует, помнить, что для него и под его ответственность сотворен мир».

— Рош, — спросил Ра, когда тот замолчал. — Может, где-нибудь есть еще другая планета, похожая на Голубую?

— Нет, ни одна планета ни в одной галактике, — решительно ответил Рош, — не может сравниться с нашим древним Домом.

— Но ведь ты учил нас, что в мире все совершенно и каждая планета по-своему неповторима. Должна же она рано или поздно повториться, если Вселенная действительно бесконечна!

Ра выделялся среди других юношей своей статью и красотой: волосы его были белы, как отражатель света, установленный на корпусе «Байса», а глаза сияли даже помимо его воли. Рош смотрел на него с невольным восхищением. И он когда-то был молод, и его, так же как Ра, тревожила судьба племени Странников. Он готов был умереть, лишь бы найти для своих собратьев покинутую некогда пристань. Но старейшины все реже соглашались на свободный поиск: «Довольно жертв! Тысячи храбрых юношей отправлялись в путь, веря, что Голубая еще существует. Никто из них не вернулся…»

— Не может быть, — твердил Ра, — чтобы мы были одиноки в космосе. Я чувствую, есть люди, готовые протянуть нам руку.

— Разделяю твое чувство, Ра, но старейшины будут против.

— А ты? — Ра посмотрел на Роша в упор. — Ты-то за! Давай вместе убедим их! Ведь ты сам говорил, что нет такого, чего нельзя было бы постичь умом.

«Вот они, всходы моих семян, — думал Рош, — я сам их посеял».

— Хорошо, — сказал он, — попробуем.

В ту ночь Нояху приснилось много-много света, чистого и прозрачного, как вода в реке его юности. С неба, словно семицветный мост, падала к его ногам радуга. Ноях видел себя стоящим на склоне горы Лубар, и по земле, сверху донизу, стелились пышные зеленые кусты. Из кустов свисали янтарные грозди, и в каждой ягоде их, переливаясь, играло солнце. Очарованный Ноях смотрел на это диковинное растение, которому он, впервые после Адама, должен